и мучительно ожидая команды «Бегом», чтобы согреться на ходу, жались друг к другу, из палатки появлялась сначала задняя часть, затем спина и все остальное, что считалось Алефом.
Такая несправедливость казалась вопиющим хамством. Но поведение начальствующего лица являло константу.
И вот однажды, заготовив орудие возмездия с вечера, Олег, по молчаливому согласию жителей палатки и однокашников Миши Абрамова и Валеры Яроша, задумал и успешно осуществил свой план. Выскочил наружу первым и, пошарив в кустах, выхватил ствол подготовленной заранее ободранной ели, чем сильно удивил дневального – стоявшего под грибком со штык-ножом и в плащ-накидке «кадета»[2] Шкарупету.
Когда из палатки показалась филейная часть старослужащего Алефа, наш друг с силой нанес удар чуть выше начальственного копчика – и тут же выбросил елку в кусты. Алеф тяжело крякнул и плюхнулся на колени, лицом вовнутрь палатки.
Как оказалось позже, при служебном расследовании, «никто ничего не видел».
Заместитель начальника лагерного сбора подполковник Шах-Назаров был человеком умным, преподавателем гуманитарных дисциплин института, а не строевым командиром из «дубовой рощи» (так называли кафедру оперативнотактической подготовки военного вуза, сплошь состоявшую из строевых офицеров, в прошлом командиров, полковников и подполковников).
Он сразу все понял, едва бросил беглый взгляд на руки нашего «инквизитора», тщетно пытавшегося оттереть ладони от елочной смолы подручными средствами. Внимательно поглядел в глаза новобранца черными, как смоль, южными глазами, как будто оценивая поступок юноши, и отдал распоряжение двигаться на занятия.
Алеф бушевал от несправедливости, а еще от того, что стал предметом насмешек. Обещал всех «вывести на чистую воду» и написать рапорт по команде. Но так ничего и не сделал, потому что хоть и был «каланчой», но парнем порядочным и сердечным. И хотел лишь одного: удержаться в институте.
Много позже, уже в 2000 году, на встрече бывших однокашников, постаревший, сильно изменившийся, но все еще узнаваемый старшина осторожно напомнил тот случай. Значит, все знал! Но разговор не получил продолжения. А зачем? Совсем другие чувства переполняли нашего друга, тоже повзрослевшего и умудренного опытом. Ему было просто очень хорошо с теми, кого он помнил молодыми и, всю жизнь вспоминая, любил.
По возвращении из лагерей всех новобранцев разместили на зимних квартирах в Алёшинских казармах, за высоким металлическим забором, выходившим на Волочаевскую улицу. Двухэтажные строения, сложенные из добротного темно-красного кирпича в незапамятные времена, имели богатую историю.
Курс нашего друга попал на 2-й этаж исторической постройки с окнами во внутренний двор. Здесь располагался спортивный городок и строевой плац. Сама же казарма имела форму замкнутого прямоугольника, в котором кроме жилых помещений были учебные классы (в основном по военным дисциплинам), библиотека с читальным залом и столовая для младших курсов.
ИЗ ИСТОРИИ ВУЗА
Строевой смотр на фоне исторических казарм, осень-зима 1973 г. Автор первый слева.
Прибыв в институт, Олег стал приглядываться к своим однокашникам. Среди них были вчерашние школьники, выпускники суворовских училищ и ребята, прибывшие из войск.
Из суворовцев выделялся Витя Устюменко (Устя), симпатичный молодой и очень стройный парень. Устя был несомненным талантом, обладал прекрасным голосом, имел музыкальную подготовку и пел всегда и везде. Вместе с другим сокурсником Валерой Тарасовым по кличке Камень вполне мог исполнить как строевую песню курса: «Эх Ладога, родная Ладога…», так и сольную партию из своего довольно обширного классического репертуара на итальянском или французском языке. Не только у Олега, но и его многочисленных друзей неоднократно возникал при этом справедливый вопрос о том, зачем при таких вокальных способностях учить арабский язык, да и еще в условиях казарменного быта. Но, как говорится, хозяин – барин!
А еще Виктор запомнился Олегу по лагерному сбору. Однажды во время утреннего марш-броска, маршрут которого проходил по заросшему травой участку местности вдоль забора, за которым виднелся колхозный яблоневый сад, нашему переводчику пришла на ум лукавая идея сократить дистанцию. Этому было логическое объяснение: тропинка уходила резко на подъем и дышать становилось труднее. Бегущие в утреннем предрассветном тумане растянулись, и рядом не было ни души.
Не особо раздумывая, молодой человек легко перемахнул через забор и оказался в саду. Первое, что он увидел там, была картина маслом: охваченный лучами утренней зари Витя Устюменко, стройный как античный бог, лакомился запретными плодами, пробуя их с разных деревьев. Увидев однокашника, он невинно улыбнулся. Когда Олег приблизился к своему будущему другу, то увидел и почему-то запомнил на всю жизнь, как трепетало в груди у парня от недавнего бега его молодое сердце.
* * *
В категорию прибывших из войск входили не только те, кто по-настоящему хотел учиться в институте, но и те, кто лишь решил «прокатиться», то есть уехать из своих частей хотя бы на время. Солдат спит – служба идет!
Все новобранцы кучковались: старослужащие со старослужащими, салаги (вчерашние школьники) с салагами. Однако дедовщины, в ее негативном смысле, все же не было. Преобладали воинские традиции. Да и самоуважение служивших, основанное на любви народа к армии, было еще живо.
Пошел учебный процесс. В нем вчерашние школьники чувствовали себя значительно сильнее старослужащих. И те потянулись к своим новым молодым друзьям. Произошла ломка стереотипов, и разнородная масса, постепенно освобождаясь от «попутчиков», стала медленно, но верно превращаться в дружный воинский коллектив. Его формирование завершилось к третьему-четвертому курсам, то есть после первых командировок, в которых ребята, хлебнув лиха, накрепко притерлись друг к другу.
Олег быстро освоился в кругу новых знакомых, и уже на первом курсе у него были в друзьях и вчерашняя молодежь, и старослужащие: Серёжа Колесов, Миша Абрамов, Игорь Сахаров, Валера Ярош, Валера Коновалов, Володя Княжев, Серёжа Печуров, Саша Серков, Витя Устюменко, Андрей Чекулаев, поменявший в последующем свою фамилию на Васильков по каким-то семейным причинам, и многие другие ребята, которых он считал друзьями тогда и продолжает считать теперь. Жаль только, что все они смертны!
Салаги принимали присягу в революционный праздник 7 Ноября. Их построили на плацу, выдали автоматы и стали вызывать из строя по трое. Путая левое с правым, волнуясь и неумело отдавая честь начальнику, они звонкими прерывающимися голосами читали текст воинской клятвы. Действо происходило в присутствии многочисленных родителей и родственников, допущенных по столь торжественному случаю на территорию института. Многие отцы, будучи военными, были одеты в парадные мундиры с боевыми орденами и медалями. Здесь находились старшие офицеры, генералы и даже маршалы, в окружении которых гордо стоял
