Как-то раз, когда Эстел, без всякой задней мысли, спросила, не очень ли тяготят Инес бессонные ночи, та, к ее удивлению, ответила:
— Наоборот! Эти ночи напоминают мне о старых добрых временах. Вот только винтовки у меня теперь нет.
— И ты правда воевала?
— Да, amiga[7], и женщин среди нас имелось немало. Потому что у Франко была не только вся регулярная армия Испании, но и наемники из Марокко, которым он платил за их грязную работу. Для нас единственной возможной тактикой было внезапно напасть и моментально скрыться. Этих мясников было пруд пруди! Могу с гордостью сообщить, что нескольких я уложила своими руками.
Тут она сообразила, что ее подруга потрясена до глубины души.
— Постарайся понять, — продолжила Инес, — ведь эти негодяи даже детей не щадили!
— Гммм… Кажется, понимаю, — неуверенно проговорила Эстел, пытаясь примириться с мыслью, что эта женщина с таким нежным голосом убивала себе подобных.
По иронии судьбы и отец, и мать Инес были твердокаменными сторонниками не просто Франко, но и «Опус Деи» — этой церкви внутри церкви, которая поддерживала диктатуру. Когда их единственная дочь, проникнувшись социалистическим идеализмом, ушла из дома и вступила в республиканское ополчение, они ее прокляли и отреклись от нее.
— У меня не было ни единой родной души — только моя винтовка и правое дело. Так что, можно сказать, та пуля оказалась для меня счастливой.
«Какая пуля?» — мысленно удивилась Эстел. Объяснение не заставило себя ждать.
Во время осады Малаги Инес с несколькими товарищами попала в засаду по дороге на Пуэрта-Реал. Когда к ней вернулось сознание, она увидела перед собой небритое лицо коренастого молодого доктора, представившегося как камарад Луис.
— Он уже тогда был личностью! На нас, конечно, была униформа, но Луис, казалось, все делал для того, чтобы выглядеть как крестьянин. — Она рассмеялась. — Мне казалось, он ни минуты не сидит на месте. Раненых было так много! Как только я смогла вставать, я стала ему помогать. Он мог работать все дни напролет и не терять чувства юмора. По сути дела, это было единственное богатство, с которым мы бежали. И только мы успели перебраться через французскую границу, как ее закрыли.
Когда начался учебный год, Барни и Лора попали в один класс средней школы № 148. Третий класс. Удивительно, но, оказавшись в обществе тридцати незнакомых детей, они сблизились еще больше. Лора вдруг обнаружила в лице Барни очень ценного друга — он уже умел читать.
По сути дела, в свое время Эстел и Харольда Ливингстона свела именно любовь к книгам. С того дня, как их сыну исполнилось три, они по очереди давали Барни уроки чтения. В порядке вознаграждения ему читались вслух главы из «Греческой мифологии» Буллфинча либо что-нибудь из «Детского цветника стихов» Стивенсона. И родительская тактика дала плоды. Барни питал к книгам не меньшую страсть, чем к ванильным вафлям «Набиско».
Поэтому теперь он имел возможность сидеть на крыльце дома и вести Лору по лабиринтам детской классики.
Но со временем Барни потребовал ответных услуг.
Надень рождения — ему исполнялось семь — мама подарила ему комплект для игры в баскетбол, в который входило кольцо с настоящей сеткой, издававшей упоительный свистящий звук, если послать мяч точно в цель. Вечером накануне торжества Луис Кастельяно с риском для жизни прибил щит к соседскому дубу строго на предусмотренную правилами высоту — три метра.
Барни издал восторженный вопль и объявил:
— Лора, будешь меня тренировать. Ты моя должница!
Роль соседки заключалась в том, чтобы изображать защитника другой команды и пытаться под кольцом заблокировать броски Барни. К его удивлению, по кольцу она била с не меньшей меткостью, чем он сам. И хотя он продолжал тянуться вверх, Лора все равно опережала его в росте.
В мае 1945 года Германия капитулировала, а к концу лета сдались и японцы. Наверное, ни одна другая семья так не радовалась этому известию, как Ливингстоны в своем доме на Линкольн-плейс, где Барни, Уоррен и Эстел принялись дружно маршировать по кухне, распевая: «Папа торжественным маршем скоро вернется с войны». Они не видели своего отца уже больше трех лет.
И Харольд Ливингстон вернулся. Но не торжественным маршем. По правде говоря, он переставлял ноги медленно и как-то неуверенно.
Эстел и оба мальчика, затаив дыхание, стояли на перроне, дожидаясь, когда подойдет эшелон, а со всех сторон их толкала и пихала возбужденная толпа. Некоторые фронтовики, не дожидаясь полной остановки поезда, соскакивали на платформу и бегом мчались навстречу своим любимым.
Барни стоял на цыпочках. Но человека, который напомнил бы отца, столь часто являвшегося ему во сне, среди Солдат не было.
И тут мама закричала:
— Вон он! Он там!
Она махала какому-то человеку в дальнем конце перрона, а Барни смотрел в ту сторону, но никого не видел. Точнее сказать, никого, кто был бы похож на Харольда Ливингстона, каким он его помнил.
Он видел заурядного мужчину среднего роста с залысиной на лбу. Какого-то бледного, тощего и усталого.
«Она ошиблась, — мелькнуло у него, — это не папа. Это не может быть папа!»
Эстел перестала сдерживать себя. Она закричала: «Харольд!» — и бросилась в его объятия.
Барни остался на месте, крепко держа за руку Уоррена, и смотрел на мать. Он вдруг подумал, что она впервые в жизни бросила их вот так, одних.
— Это наш папа? — спросил маленький Уоррен.
— Судя по всему, — ответил Барни, еще не вполне придя в себя.
— А ты ведь говорил, что он больше доктора Кастельяно!
Барни чуть не сказал: «Я и сам так думал».
И вот их снова четверо, и Эстел держит мужа за руку.
— Барни, Уоррен, как выросли-то! — с гордостью воскликнул Харольд Ливингстон и обнял старшего сына. Барни узнал знакомый запах сигарет.
Каким-то чудом, несмотря на столпотворение, им удалось найти такси. Шофер был настроен в высшей степени патриотично.
— С возвращением, герой! — поприветствовал он. — Что скажешь? Показали мы им, фрицам? — возбужденно воскликнул таксист.
— Мой муж служил на Тихом океане, — с гордостью поправила его Эстел.
— A-а, не все ли равно — нацисты, япошки? Все они грязные подонки! Скажите мужу: он — молодец!
— А ты кого-нибудь убил? — с надеждой спросил Уоррен.
Харольд ответил с расстановкой:
— Нет, сынок, я только помогал допрашивать пленных. — Голос у него дрогнул.
— Не надо скромничать, приятель! Дай ребятишкам тобой погордиться! Ты наверняка достаточно повоевал, зря, что ли, тебя «Пурпурным сердцем» наградили? Здорово ранили, а, парень?