Ее пребывание здесь сегодня утром было маленьким спектаклем для одного зрителя. У нее было полчаса в запасе и она решила быстро пройтись по зданию, чтобы с неотвратимой ясностью понять, чего лишилась. Она взбежала по высокой лестнице и толкнула тяжелую дверь. Вошла в гулкий холл, посмотрела на стены цвета горького шоколада, на скрипучие ореховые лестницы, навевающие мысли о школе волшебства. Натертый до блеска паркет пахнул мылом и чистящими средствами с лавандовой отдушкой. В центре коридора стоял каменный бюст, тихо журчал фонтанчик. Даже люди здесь казались другими – одухотворёнными и свободными. Хотя она допускала, что приукрашивает действительность из любви к обобщениям.
Юристы же учились в самом новом и потому самом некрасивом здании в десяти минутах ходьбы отсюда. Ева направилась к нему через слишком огромное для такого маленького города плато площади Планпале, мимо сезонного парка аттракционов, приезжающего в Женеву всего два раза в году, и чувствовала, как с каждой минутой слабеет, отдаляясь от своего места силы. Она хотела быть Эмори Блейном12, прячущимся с книжкой в коричнево-скрипящих университетских коридорах, а стала одной из шестисот букашек, наводнивших огромный зал с уходящими вверх рядами парт для приветственной лекции. «В таком нагромождении лиц и тел совершенно невозможно выделиться, обрести собственный голос» – думала она.
Она решила не проталкиваться поближе, чтобы не тревожить людей и не привлекать к себе излишнего внимания. Огляделась вокруг, рассматривая тех, с кем ей предстояло учиться. Справа переминался с ноги на ногу веснушчатый парень, похожий на гнома, и видно было, что ему тоже не по себе, а с другой стороны щебетала стайка китаянок. Еву смутно нервировал приглушенный гул голосов, зудящий как рой охочих до меда пчел, волны жара и возбуждения, исходящие от незнакомцев, а также то, что никто не пытался с ней познакомиться. Никто ей ничего не должен, но все же…
Она почти никогда не делала этого первой, потому что не знала как, боялась показаться неуместной, навязчивой. Диалог с новым знакомым напоминал ей сложную шахматную партию, все ходы которой надо было продумать заранее, чтобы тебе не поставили шах и мат. Разговор как поединок, как необходимость защищаться от вторжения в личное пространство, миссия доказать, что ты стоишь того, чтобы тратить на тебя время. Первый разговор – почти всегда как не отрепетированная пантомима: разыгрываешь маленький спектакль, бросаясь общепринятыми фразами, стараясь нащупать хотя бы малейшие точки соприкосновения, которые находятся далеко не всегда. А новый знакомый мысленно ставит тебе оценку, как судьи фигуристам после выступления.
– Ты что, глухая? Можно пройти? – грубо спросил какой-то парень в накинутом на голову капюшоне, и от его тона и ощутимого толчка в бок ей захотелось расплакаться, хотя она понимала, что повод ничтожно мал. С таким уровнем стрессоустойчивости выбор профессии, на освоение которой предстоит потратить больше шести лет жизни, казался еще более неразумным. Люди, защищающие права других, должны сначала научиться защищать свои. Есть люди, которые выдержат все, что пошлет им судьба, а других может придавить даже нагадившая на плечо божья коровка.
Ева с удивлением заметила, что многие ребята здороваются друг с другом как старые знакомые, будто им не надо преодолевать первые барьеры узнавания. А может быть они просто проще относились ко всему новому. Почти каждый, на кого она смотрела, уже улыбался кому-то, похлопывал по плечу, подзывал к себе. Ей не хватило места за партами, так что пришлось стоять в неудобной позе целый час, пока профессор, лица которого она не разглядела издалека, объяснял в чем будет состоять суть их работы. Она завидовала тем, кто слушал с интересом, с каким она могла бы слушать про колониальную прозу или зарождение символизма в русской поэзии. Она видела, что они предвкушают долгий и интересный путь к интересующей их профессии. В конце презентации им раздали пухлые буклеты с расписаниями занятий, каникул и подробностями проведения экзаменов. Конечно же, она ни с кем не познакомилась.
Выйдя из душной аудитории, она долго смотрела на высокий стеклянный свод потолка, преломляющий солнечные лучи, на большие розовые буквы с названием университета у входа и старалась понять, что же она все-таки тут делает, и чем это может кончиться. Мимо плыли бесконечные реки галдящих студентов. Они, как воробьи на жердочках, сидели на гигантских ступенях, имитирующих амфитеатр, и толпились около приветственных стендов, призывающих вступить в различные студенческие организации. «Спасем планету», «Защитим женщин от домогательств», «Курсы психологической помощи».
«Как много они на себя берут» – подумала Ева, теряясь в разнообразии предложений. Она увидела плакат «Ассоциации студентов права» и тут же ускорила шаг, спасаясь от приближающейся к ней девушки с заученной улыбкой и кипой листовок в руках. На сегодня хватит с нее права. Оно теперь у нее будет вместо завтрака, обеда и ужина.
По винтовой лестнице она поднялась в библиотеку, занимающую целый этаж. Побродила по ней и с разочарованием поняла, что все секции посвящены учебной литературе. Однотонные издания учебников и словарей по психологии, социологии, переводу и, конечно, юриспруденции. Нечего было и мечтать найти здесь что-то художественное. Она попала в тесные рамки правил, исключающих полет воображения.
По всему зданию беспрепятственно летали воробьи: они сидели на пустых столах и перилах лестниц, заманивая своих собратьев веселым чириканьем. «Посмотрите, эти глупые люди должны тратить свои жизни на учебу и работу, они сидят на одном месте годами и десятилетиями – а мы можем летать», – ехидничали они.
Она поднялась на лифте на последний этаж и посмотрела вниз, в освещенный солнцем атриум. На белых стенах радужным геометричным спектром лежали солнечные тени, проникающие сквозь цветные стекла. Интересно, совершал ли кто-нибудь самоубийство, прыгая отсюда? Что-то вроде парижского синдрома, которым страдают японцы, только про учебу: пришел, увидел не то, что ожидал и не вынес этого. Если сброситься, можно сбить собой стенд с приветственными канапе, и столько еды пропадет зря.
Возможно, виной всему было плохое настроение, но все прохожие, которых она видела по пути домой – на улице, в автобусе, подъезде – сегодня казались ей скользкими и неприятными. Черты их лиц казались чрезмерными, как в фотообъективе с увеличенной резкостью. Ее злило то, как они смеются, как двигают руками и ногами, как громко разговаривают. Страшила мысль о том, скольких еще людей ей придется мимолетно увидеть до конца своей жизни и неосознанно разместить на перфокарте памяти, чтобы потом в каком-нибудь из снов они пришли в качестве незнакомцев. Неужели пространства памяти бесконечны и не могут однажды кончиться? Разве ее толстые дубовые полки не могут просесть под грузом ненужных мелких подробностей и обрывков нелепых фактов?
Дома Ева налила себе бокал розового прованского вина, которое в отличие от всего остального, тут стоило меньше, чем в России. Она позволяла себе бокал-другой, когда плохо себя чувствовала, хотя знала, что родители были бы в ужасе от ее новой привычки. Сказали бы, что неожиданная свобода портит неокрепшие умы.
И это они еще не знали о том, как она однажды выкурила целую пачку сигарет – «Давидофф» с ментолом в мятной упаковке. Даже не могла затянуться, потому что больно обжигало горло, но пыталась красиво держать сигарету в руке, подражая героиням кино. Как Холли Голайтли13 или хотя бы Роза из «Титаника». Ее пленял оранжевый огонек, загорающийся в ночи и осыпающийся по ветру пепел. К счастью, после того как закончилась пачка, у нее пропало желание повторять этот неудачный эксперимент. Маленький запоздалый протест завершился победой авторитетов и здравого смысла.
Теперь она бросилась на небесно-голубой диван и набрала телефон матери. Долго рассказывала ей о своих чувствах, о злоключениях дня, в котором на самом деле ничего не произошло, что и было печальней всего; о том, как сильно они ошиблись, отправив дочь на этот чужой ей факультет.
– Ты справишься, тебе просто надо втянуться, на это нужно время, – мягко говорила мама, и Ева верила ей, научившись этому с детства. Но даже корифеям свойственно ошибаться…
– А если нет? – протянула она с детской интонацией.
– Вот
