всегда не прочь выпить какого-нибудь патентованного снадобья. А у всякого, кто мнит себя врачом, найдется склянка-другая убойного пойла, чтобы заткнуть ей пасть.
— Но гангстеры-с…
— Шимс, они там в Чикаго пьют такой вырвиглаз, что обычный крысиный яд на них не действует. Я и сам его пробовал, в смысле, крысиный яд, когда третий раз был обручен с Сесилией Треверс. Меня им угостил за обедом ее отец. Слегка терпнет во рту, а так ничего страшного. Так что наверняка к нашему Мортимеру пожаловал один из этих лихих молодчиков, с которыми он куролесил в Чикаго.
— Я бы не отважился назвать сэра Генри Эрнста Баскервиля лихим молодчиком-с. Это потомок древнего и славного рода. Он прибывает в Англию, предполагая вступить во владение родовым поместьем в Девоншире-с.
— Кстати, хорошо, что напомнил! Генри с минуты на минуту должен явиться сюда. Я обещал его накормить обедом, а он, глупыш, точно явится к завтраку. Парень в отрочестве жил на ранчо, и у него извращенные представления о времени.
— Очень хорошо-с.
Но на пороге комнаты Шимс вдруг остановился:
— Кстати, а на основании чего вы сделали вывод о фамилии доктора Мортимера-с?
— У провинциальных докторов всегда фамилии мрачные. Но Мориарти никогда бы не забыл трость, а Мортон был бы на двадцать лет старше. Значит, Мортимер. Так что нетрудно было догадаться.
— Блистательное прозрение-с… А почему Грегори?
— Ну сам подумай: доктор плюс трость равно…
— Что же-с?
— Грегори.
— Боюсь, это для меня слишком тонко-с.
— Шимс, а разве ты не смотрел… впрочем, ладно, ступай.
И Шимс, наконец, испарился. Однако вскоре он появился с небольшой черной коробочкой, немного потоптался и медоточиво прожужжал:
— Надеюзьзьсь, вы не откажжжззжжете мне в небольшзззшой прозззсьбе-сззз…
— Валяй, не стесняйся.
— Это васссзз не зззатруднит-сззз…
— Ну, к делу.
— Ваши способности настолько поразительны-с, что я хотел бы… с вашего милостивого разрешения, их подвергнуть еще одному небольшому испытанию, чтобы яснее проявилась природа вашего удивительного таланта-с.
— Ну?
— Вы не могли бы определить, что находится в этой коробочке-с?
— Хм… Коробка квадратная, значит то, что внутри, круглое, а раз она черная, значит, оно красное. Разумеется, там апельсин.
Шимс открыл крышку. Там был апельсин.
— Поражительно-ш! — прошуршал он, как шлангом по гравию, отваленная челюсть мешала ему говорить нормально. — Поражительно-ш!
И на его месте вдруг вспыхнуло пустое пространство.
Я уж, грешным делом, надеялся, что на этот раз он принесет завтрак, да не тут-то было! Этот мученик мятущегося интеллекта снова ввалился со все той же черной коробкой. На этот раз Шимс уже не разменивался на реверансы и демонстрацию хороших манер. Решил, видимо, что принадлежа к древнему роду, я их и так насмотрелся до чертиков. Поэтому он чихнул, поставил поднос с коробкой на столик, аккуратно промокнул нос чистым платочком, я ему сказал: «Будь здоров!», он ответил: «Спасибо-с!», потом спрятал платочек в карман, взял поднос и сразу спросил:
— А сейчас что в этой черной коробочке-с?
— Да уж конечно не апельсин. Значит, не кислое. И не сладкое. А стало быть, соленое и горькое. Две вещи. Солонка и перечница.
Шимс побледнел и прерывистыми руками раскрыл коробку. Там находились указанные предметы.
Глава 4
Когда я развернул свежий номер «Таймс», надеясь одолеть тамошний кроссворд, в глаза мне шибанул заголовок: «Из Принстаунской тюрьмы сбежал каторжник». В поисках сюжета для своего будущего детективного романа я тут же прочел заметку:
«Вчера из Принстаунской тюрьмы сбежал знаменитый убийца Селден. Каким образом это ему удалось, держится в строжайшем секрете, дабы его примеру не последовали другие, менее изобретательные, но столь же предприимчивые заключенные. Можем лишь сказать, что при этом он вновь проявил свои невероятные ум и изворотливость, отмечавшие все его преступные действия, из-за которых суд едва не счел его психически нормальным и не отправил на виселицу. Однако Селдена спас его адвокат, указавший суду на то, что ум и изворотливость — вовсе не норма для англичанина, а как раз именно патология, и таким людям место в соответствующем заведении, где им будет предоставлен подобающий уход. Присяжных полностью убедил этот довод.
Если Селдену удастся скрыться, это будет третий случай в истории тюрьмы, ибо двух предыдущих беглецов звали так же».
После этого мои мысли вернулись к Шимсу. С самого утра он просто сам не свой. Даже не заметил, что на трости есть имя владельца и год, когда она была ему подарена, легко поверив моей шутке об инфернальных фамилиях врачей и годовых кольцах на древесине. Наверняка его выбила из колеи ночь, проведенная в каталажке. Может быть, он встретил там кого-нибудь из родных или друзей детства, каталажка же вечно набита подобным сбродом, и ему пришлось с ними якшаться. А это всегда неприятно, уж я-то знаю.
Кстати, Шимс сказал, что полисмен принял его за беглого преступника, а из этого следует одно из двух: либо Шимс похож на преступника, либо преступник похож на Шимса. Мне редко доводилось видеть личность, столь мало напоминающую среднестатистического нарушителя законов, как мой камердинер. Следовательно, или, как выражается Шимс, эрго, преступник похож на него. А вероятней и то и другое сразу, потому что если ты похож на кого-нибудь, то и он похож на тебя — исключения крайне редки (я знаю всего пару случаев, когда А постоянно принимали за В, в то время как В никогда не путали с А). Такое обычно случается с братьями-близнецами, и если бы Шимс оказался братом-близнецом Селдена, то это было бы самым лучшим объяснением происходящему. Этот убийца, не похожий на преступника, но являющийся копией Шимса и обладающий хотя бы фамильной частью его умственных способностей, несомненно, не станет рассиживаться в тюрьме, рассчитанной на честных бандитов и проштрафившихся обывателей, которых не обуздали обычные тюрьмы. Там ему совершенно не место, поскольку никому из этой публики не требуется прислуга, по крайней мере, они ей не готовы платить из собственного кармана, а других карманов у них, по условиям тюремного режима, в пределах досягаемости нет. Значит, следуя своему жизненному предназначению, он нашел способ сбежать из Дартмура, причем, способ этот оказался действенным. После чего лондонская полиция, которая ведь тоже не зря наш хлеб наминает, встречает на улице человека, гладко выбритого и одетого элегантно, как некрофил на собственной свадьбе, и при этом удивительно похожего на разыскиваемое ею лицо и все остальное. В конце концов, мы же не понимаем, что полиции нужно не лицо, а совсем другая часть нашего тела, за которую она то и дело стремится взять
