были сделаны тушью, некоторые углем, карандашом, но были и такие, что пестрели разноцветьем красок.
Перуджио старший с молчаливой улыбкой наблюдал за сыном, нехотя, через силу передвигающего взгляд с одного изображения на другое. Отецне говорил ни слова, лишь слушал приглушенное дыхание сына.
— Папа? — наконец, почти прошептал Винченцо. — Но как? Откуда это?
Он взял в руки портрет матери и протянул его отцу.
— Неужели это все ты?
— Да, мой мальчик.
— Так ты…
— Да, мой мальчик, — повторил Сильвано и погладил сына по смоляным волосам. — Я тоже рисую. Но никому об этом не говорю.
— Но, почему?
— Потому что этим я семью не прокормлю. У нас большое хозяйство, сынок, и ему нужны надежные руки. Если я займусь рисованием, мы всей семьей пойдем по миру. Когда–то мой отец, твой героический дедушка объяснил мне это, и я прислушался к его словам. А теперь я рисую лишь в редкие свободные минуты. Только, что называется, для души.
— Значит… — начал было Винченцо, но остановился, осознав всю тяжесть отцовских слов.
— Да, Винченцо, — сказал отец твердым голосом. — Тебе придется сделать свой выбор, насколько тяжел бы он ни был. Знаешь, у меня когда–то была мечта. Я хотел построить карусель с разноцветными лошадками прямо у нас перед домом. И чтобы все лошадки вверх, вниз и по кругу. И чтобы мама… Увы! Не все мечты осуществимы… Смирись, сынок.
3
С тех пор Винченцо часто приходил в мастерскую к отцу. Старшие братья и Сильвия ревниво смотрели ему в след, когда он скрывался за большой старинной дверью. Марко подтрунивал над братом, мол, не занимается ли Винченцо алхимией в запертой мастерской. Сильвия… Вот ведь вредина! Попыталась как–то прошмыгнуть за его спиной, но эта попытка была пресечена громким окликом матери, за которым последовала хорошая взбучка. Больше входить в мастерскую отца ни у кого кроме «везунчика» не было ни малейшего желания.
Сильвано смастерил из досок, что лежали под верстаком, колченогий мольберт и, махнув на все рукой, купил на ярмарке холстину, рулон хорошей толстой бумаги и жестяную коробку с баночками акварели, с яркой, но совершенно непонятной картинкой на крышках.
В скором времени в первый день нового школьного года случилось невероятное событие.
Сельский учитель сеньор Богетти привез из поездки в Милан большущую книгу с цветными репродукциями Тициана в подарок талантливому ученику. Он попросил сделать для школы пару каких–нибудь картин и два плаката о важности получения образования и о необходимости бережного отношения к книгам. А еще сеньор учитель не пожалел денег из школьного фонда на приобретение набора масляных красок и кистей.
Сильвано сам еле сдерживался от восклицаний, любуясь работами великого Тициана. Он только цокал языком, хлопал себя ладонями по ляжкам. Клаудия качала головой и что–то бормотала себе под нос, когда, наконец–то, отец с сыном неохотно выползали из мастерской. Сильвия демонстрировала Винченцо язык, а Антонио и Марко тайком грозили кулаками, а то и норовили толкнуть, дать подзатыльник, так как теперь все больше и больше работы сваливалось на их плечи.
На рождество сеньор учитель, встретив у церкви Святого Марко Сильвано и Клаудию со всем семейством, рассыпался комплиментами в адрес их сына.
— Бог наделил вашего Винченцо талантом, которым не обладает большинство знаменитых на сегодняшний день художников. Ну, знаете, Сильвано, все эти новые веяния в искусстве: сюрреализм, импрессионизм и прочие модернистические течения.
Сильвано не знал об этих «новых течениях», но для поддержания разговора решил многозначительно кивнуть. Тем временем учитель продолжал:
— На мой взгляд, так рисуют те, кто не умеет, а свою бездарность маскируют якобы изобретением новых течений в искусстве. Так вот. Вы, несомненно, знаете, что я подарил ему альбом репродукций Тициана. Он сделал копию с Конного портрета императора Карла V. Представьте себе, я жалею, что в альбоме не указаны точные размеры полотна–оригинала, иначе ваш сын сделал бы все в точности как у великого мастера. Вы не поверите, Сильвано, ваш сын не только умудрился подобрать нужные краски, он еще и нашел способ состарить картину. Яйцо. Да–да! Он залил свою картину поверх красок слоем взбитого куриного яйца. Это же надо додуматься! Вот так.
Клаудия всплеснула руками:
— О, Мадонна! Так вот куда пропадают яйца. Я думала, что их уносит хорёк. Ну, сорванец великовозрастный! Я покажу ему дома талант. Вот ему достанется–то! Прости меня, Святая Заступница.
Мужчины дружно рассмеялись. Маленький Федерико восседающий на руках отца тоже заулыбался, хотя и не понял, по какому случаю веселье.
— Вы знаете, Сильвано, боюсь показаться навязчивым, но все же выскажу свою рекомендацию. Винченцо стоит отправить учиться в художественную школу. Есть прекрасные школы: Флоренция, Верона, Рим, Неаполь, Милан, Венеция. Я уж и не говорю, что талант вашего мальчика достоин быть представленным в академии художеств Парижа. К тому же он очень успешно овладевает французским языком. И чем дальше, тем лучше. Он трудолюбив, усидчив, любит геометрию, начертание. У него феноменальная память: ему достаточно один раз что–либо увидеть или прочесть, как он тут же все запоминает буква в букву. Как, например, отрывок из Божественной комедии Данте. Я лишь один раз прочитал его перед ребятами, а он спустя пару часов после занятий декламировал его дочке лавочника Тоцци. Если бы я сам не услышал это собственными ушами и не видел своими глазами, то ни за что не поверил бы.
Он поежился от пронизывающего ветра и натянул перчатки, которые до этого держал в руках.
— Поверьте, Сильвано. Если вы не дадите ему возможность учиться, вы его потеряете.
— О, Мадонна! — воскликнула Клаудиа и суетно закрестилась.
— Я имею в виду — потеряете его как личность, а не как человека.
Клаудия облегченно вздохнула.
— Видите ли, сеньор учитель, мы с радостью бы дали ему эту возможность, но мы не очень богаты. Наша семья, конечно, не настолько бедна, чтобы идти побираться, однако оплатить учебу в академии художеств, тем более, в Париже нам будет очень сложно.
— Я вас понимаю. Однако… Ну, ладно. Простите, мне пора. Всего вам доброго! И… Счастливого рождества.
4
Тучная фигура лавочника Тоцци нависала над письменным столом, стоявшим в углу его лавки так, словно оно было продолжением прилавка. На столешнице лежала раскрытая толстенная книга, страницы которой были исписаны цифрами и наименованиями товаров. Донато шевелил густыми кустистыми бровями, почесывал бакенбарды и что–то шептал себе под нос, словно рассказывал кому–то занудливую историю.
Сильвано Перуджио
