и почему не отвечал. Иллар до того стеснялся, что даже сквозь плотный загар видно было, как он покраснел.
– Охо-хо-хо!! – восклицал Габиб, глядя на них. Все дни после прихода на куш русская семья усердно ухаживала за раненым Искандаром.
– Пропадет парень, на глазах пропадает! – с горечью говорил профессор моему отцу и дяде Муртузу. – Немедля в районный центр, или где там у вас больница… Хорошие врачи нужны. Еще несколько дней – и гангрена может перейти в кровь.
Ночь , когда Искандару становилось хуже и он начинал стонать, дочь и жена профессора покидали свою палатку и не отходили от больного, пока он не успокоится и не заснет. Я видел, как жадно смотрел Габиб на Галинины стройные загорелые ноги, когда она наклонялась ухаживая за больным. На четвертые сутки после начала дождя Искандара стало знобить и лихорадить. Геннадий Михайлович забрал его к себе в палатку.
– Я сам еще живой, но какие-то части моего тела уже мертвые. Я чувствую, как умирает клетка за клеткой, – говорил Искандар дяде Муртузу.
Я тоже зашел в палатку согреться от дождя. В палатке было уютно и спокойно. Но смердящий запах разлагающейся ноги Искандара заполнил ее. От этой вони было неудобно перед русскими.
– Не бери в голову, – успокаивал больного Муртуз. – Через день мы отправляемся в Кумух, в больницу.
– Сорок километров горной дороги!.. Не будем обманывать себя. Я пока еще живой, но тело почти умерло… – Голос Искандара чуть не сорвался, но он сумел совладать с собой.
– Не говори так! Я тебе клянусь… – начал было дядя Муртуз, но больной перебил его:
– Я ни в чем не виню вас!.. Братан, я должен был тебе сказать правду. Можно было успеть с самого начала, когда мы проезжали мимо всех горных центров, где есть больницы. Тогда еще не было поздно, а сейчас уже поздно. Клянусь, я не буду мужчиной, если хоть в чем– нибудь упрекну вас… – Искандар запнулся. Ему трудно было говорить.
Я сидел позади дяди Муртуза и не видел их лиц, но слышал, как они тяжело вздыхают. Спина дяди грузно вздымалась.
– Черт побери, мне аплодировали в Кракове, Мюнхене, Мадриде за мои победы на ковре. Осталось слегать за океан в Америку, и на тебе – постель… Я больной, какой кайф. Муртуз, что ты скажешь? Мой дядя виновато молчал. Дождь непрерывно хлестал, стуча мелкой дробью по плотному брезенту палатки. Природа оставалась глуха и безжалостна к человеческим страданиям. – Какие прекрасные люди это русское семейство! вдруг, повеселев, совсем по-ребячьи сказал Искандар. – Мне приятны ее прикосновения, я всегда жду ее. Она прелестна и свежа, ей никак не дашь ее годы. – Искандар говорил о жене профессора. Он попытался приподняться на локтях. Дядя Муртуз поддерживал его и только просил не волноваться.
– Раз она так близко наклонилась, что щекою коснулась моего лица… Я бы попросил ее поцеловать меня, но она замужем! А муж ее тут, и он хороший человек. Я попросил бы ее поцеловать меня – она, наверно, не откажет… Но ведь ни один пророк об этом просить бы не стал! Когда мы вышли из палатки, я первым делом глотнул свежего, пахнущего ароматами альпийских лугов и запахом сырой земли воздуха. Стало легко и свободно, будто я вышел из глубокого душного подземелья. Дядя Муртуз тяжело вздыхал и мотал головой.
–Мы должны были сразу повезти его в больницу, – мрачно бросил он Габибу.
–Во-первых, менты шли по пятам, а во-вторых, больницы были предупреждены – нас сразу кинули бы в тюрьму, – начал Габиб.
–Все равно мы поступили, как трусы. Такого парня сгубили…
–Не говори так, Муртуз. Гале дали новую чабанскую бурку. Оказывается, у бригадира всегда есть запас. Мне стало обидно за свою – дырявую, с облезлыми краями. Иллар научил Галю, как надо заворачиваться в бурку. Завернувшись так, что обозначились округлые очертания ее бедер, девушка улеглась рядом с Илларом.
– Надо же! – говорил дяде Муртузу Габиб. – Такая девушка чмошнику досталась.
Утром, несмотря на хмурую погоду, Галина громко шутила с Илларом. Он стеснялся, отвечал ей шепотом, с трудом подбирая и выговаривая русские слова.
– Ты о чем так храпел мне на ухо? – весело допрашивала Иллара девушка. Он лишь что-то мямлил в ответ.
– Да, вот такие они все, эти тихушники! Что трусят вслух сказать, бесстрашно храпят во сне! – громко вставил Габиб.
Галина, вопросительно улыбнувшись, ничего не ответила.
– Зачем ты так при ней говоришь? – по-лакски спросил Габиба Иллар. Кадык у него на горле передернулся, и он сильно побледнел.
– Да пошел ты, дурачок! – по-русски ответил Габиб. Он усмехнулся и оценивающе посмотрел на молодого парня.
Я стоял позади Габиба. Даже сквозь мокрую бурку видны были контуры его мощной атлетической спины. Иллар снял вымокшую папаху, встряхнул ее – так собака, выйдя из воды, встряхивает всем телом, и брызги от ее шерсти летят веером в стороны – и в растерянности снова надел.
– За эти слова я тебя все равно так не оставлю, – вдруг по-русски сказал Иллар. Видно было, каких усилий ему стоило произнести эти слова.
– Ты не тот мужчина, который может говорить со мной,– небрежно похлопал Иллара по плечу Габиб.
Наблюдавший эту сцену дядя Муртуз обругал Габиба – назвал его безмозглым быком и бестолковым бараном.
К полудню Геннадий Михайлович привел на куш районного ветеринарного врача – специалиста по отгонному животноводству, чтобы тот осмотрел больного и сделал перевязку. Врач в желтом непромокаемом плаще с капюшоном ехал на коне, а профессор плелся за ним пешком. Он был в брезентовом плаще без капюшона и в папахе. Только очки и свежевыбритое лицо выдавали в нем горожанина-интеллигента. У ветврача под плащом была военных времен гимнастерка, а сбоку, на портупее, висела командирская кожаная сумка. Он зашел в палатку, осмотрел больного, вышел на воздух, прищуренно, сквозь моросящий дождь, окинул взглядом куш и наотрез отказался оказывать помощь Искандару, пока не удостоверится в личности больного и других, присутствующих тут, подозрительных лиц. Не слушая, что говорили ему мой отец Геннадий Михайлович, Кунма, Арчиял Кади, врач прикрыл полой плаща командирскую сумку, сделал какие-то записи, сел на коня и уехал, медленно исчезая в моросящей штриховке дождя и и серой дымке точно навсегда застрявшего здесь тумана. Чабаны ругались и плевали вслед ветврачу.
– Откуда ты выкопал этого гада? – спросил дядя Муртуз. Геннадий Михайлович нахмурился и ничего не отвеТИЛ. Послышались стоны из профессорской палатки. Искандар требовал, чтобы его вынесли под дождь. Он кричал, что хочет видеть Божий свет. Хотя профессор был категорически
