Я всё крутил в руке телефон. Экран то загорался номером, что я так и не стёр, то снова тух. Палец машинально давил на кнопку включения, я задумчиво смотрел на забытые цифры…
Не давал покоя её взгляд. Рассеянный. Непонимающий. Растерянный. Совсем не характерный для той собранной дисциплинированной Владиславы Орловой, что я знал.
Её многозадачности и Цезарь бы позавидовал. Ничего она не путала, не теряла, не забывала. Всё держала в уме: даты, время, цены, имена, фамилии.
План — была её религия. Цифры — её стихия. Продуктивность, организованность, трудоголизм — образ жизни.
И вдруг эта беспомощность. Неуверенность. Недоумение.
Или я просто ищу повод? Оправдание, чтобы позвонить?
Нет, к чёрту это!
Я кинул на кровать аппарат, повернулся на бок к нему спиной и засунул руки под подушку.
А проснулся не от плача ребёнка, как обычно, а от трели всё того же телефона.
— Алло, — сонно сказал я, спросонья не разобрав, кто звонит.
— Слушай, Рим, я что-то забыл уточнить, мы завтра во сколько выдвигаемся?
— Князев, ну ты спросил! — узнал я по голосу друга адвоката, ещё одного из нашей пятёрки, поворачиваясь на другой бок и закрывая глаза. — Кирилл сказал, чем раньше, тем лучше. Как рассветёт. Лёха заедет за мной часам к восьми.
— А завтра что у нас?
— Суббота, Олеженька. Март. А там и осень. А там и внуки пойдут. А там и пенсия…
— Ладно, спи, пенсия, — усмехнулся Князев. — Тоже выдвинусь тогда часов в восемь. А с мелкой чья очередь сидеть?
— Батина, беспокойное ты хозяйство, — заскрипел я кроватью.
— Вот, я же говорил, в эти выходные не моя, — кому-то в сторону сказал он, а потом снова мне: — Ладно, прости, что разбудил. Моя тут просто распереживалась.
— Твоя — это кто? — усмехнулся я. Холостой красавец адвокат Олег Князев был нарасхват у слабого пола.
— Совесть, Римус, совесть, — хмыкнул Олежек. — Спи, завтра поговорим.
— Угу, — кивнул я, нажал клавишу отбой, но даже руку опустить не успел, как телефон разразился новой третью.
— Ну, что ещё? — ответил я, проведя пальцем по экрану, даже не открывая глаза и зевнул. Тишина. — Алло? Алло-о!
В трубку вроде как дышали, но молчали. Или мне показалось? Я открыл один глаз, но телефон как раз потух. Ну, потух и потух. Я ткнул клавишу, что ставила его в беззвучный режим, осторожно покачал люльку, где заворочалась Стефания. И уснул.
в клуб анонимных анонимов
звонил сегодня аноним
они ему дышали в трубку
он им
Глава 4Солнце с утра не золотило верхушки зданий, а хотелось.
Город, придавленный снегом, белел под низкими свинцовыми тучами, не желающими сдавать своих позиций, словно в осаде. Словно вернулась зима.
— Ты чего смурной, Рим? Не выспался? — спросил Алексей.
вот у поэтов пели б птицы
играл бы в небе перламутр
а у меня лишь слово жопа
для утр
Я крутил в руках телефон, хмуро глядя на серость субботнего утра в лобовое стекло его нового джипа.
— Да выспался. Только чему радоваться-то, Лёх? Девочку не нашли. А по такому снегу уже, боюсь, и не найдём. Даже следов.
На дорогах ожидаемо наблюдался коллапс. Несмотря на утро выходного дня, сугробы на большинстве машин на стоянках и во дворах, что владельцы ещё и не начали откапывать, техника не справлялась даже на центральных улицах. Мы ехали так медленно, что уже выпили термос кофе, который дала нам с собой жена Алексея, и теперь у нас обоих было одно желание — как говорится, «же лемон пассе», привязать коня, поздороваться с берёзой: я дёргал ногой, выстукивая азбукой Морзе на коврике неизвестные мне слова, подозреваю, ругательные, Лёха барабанил пальцами по рулю в такт музыке, что звучала по радио.
Звонок, на который я ответил вчера не глядя, оказался с неизвестного номера.
Я перезвонил, пока ждал Алексея на улице. Мне ответил голос оператора: «Абонент недоступен». И это не прибавило оптимизма.
Я ругал себя, что первым делом подумал не о жене, не о том, что ошиблись номером или звонили какие-нибудь «разводилы» — я подумал о Славке. Хотя звонить мог кто угодно.
Я расстроился, что рявкнул в трубку «Ну, что ещё?». Это было грубо.
И я злился, потому что оно опять началось: зуд, беспокойство, терзания. Маета.
— Лёх, как думаешь, если молодая женщина пришла в магазин и не помнит зачем, а потом машинально берёт тележку, даже не видя, что в ней чужой ребёнок, и выходит на улицу — это нормально?
— Ну, если она писатель, то да, — усмехнулся Алексей. — У меня тут на днях жена грела борщ. Грела, Рим, не варила. То есть поставила кастрюлю, включила газ. И стояла рядом у плиты — писала в телефоне свою новую книгу. Какая-то там идея пришла ей внезапно в голову, поворот сюжета.
— И?..
— И… борщ не просто выкипел. Он пригорел. Ребёнок из комнаты прибежал на запах гари. Я вышел, испугался: дым! А она стоит рядом с дымящейся кастрюлей, на лице блаженная улыбка, тыкает по клавишам и ничего не замечает. Вот так бывает. А ты говоришь: тележка с ребёнком!
— А если она не писатель? Если в принципе человек внимательный, здравомыслящий, деловой, — размышлял я вслух. — Правда у неё тоже в руке был телефон. И она обсуждала с адвокатом свой бракоразводный процесс. До хрипоты. Аж голос сорвала.
— Тогда ничего удивительного, — пожал плечами Алексей.
— Это ты мне сейчас как муж писателя говоришь? Как друг? Или как доктор?
— Доктор! Я пластический хирург, ты не забыл? — улыбнулся Алексей Сергеевич «золотые руки» Ваганов.
А улыбался и выглядел он так, словно сам себя этими руками и создал. Как и должен выглядеть пластический хирург, глядя на которого, девушки говорят: «Мне нос как у вас. И губы как у вас. И скулы. И грудь… ну чтобы вам нравилась».
— Мы, конечно, проходили когда-то в универе психиатрию, если ты на это намекаешь, но не настолько глубоко. Хочешь поговорить об этом? — прищурился он.
— Да ну тебя, — отмахнулся я. — Я серьёзно, Лёх. Как-то неспокойно мне. Не была она такой никогда. Рассеянной. Потерянной. Странной.
— Так, так, так. С этого момента поподробнее, пожалуйста. Вы знакомы?
Я посмотрел на него тем взглядом, которым обычно смотрят на самых близких друзей. На тех, которым ничего не надо объяснять. В ответ друзья молча достают запотевшую бутылку водки из холодильника, наливают и пьют с тобой, не чокаясь.
