Потом урывками. Подвода, в которой трясло так, что даже блаженное забытье сбегало, оставляя наедине с болью. Нет, были еще холод, просто собачий, и дедок-возница в лохматой шапке. Он вроде всю дорогу причитал: «- Не помирайте только сынки, родненькие! Щас домчим до станции только…». А может и не он, потому как временами вспоминается и женский голос…
Впрочем, это могло быть позже… в поезде. Поезд точно был… тук-тук колес, равномерная качка под это, солома сырая, вонь от нее и горящая буржуйка, которую я видел, но дотянуться до ее тепла не мог. Теперь-то я понимаю, что если б я даже и дотянулся, да и сел бы сверху, все равно б не согрелся, потому как жар был во меня, и той печурки бы просто не хватило, чтоб перебить его.
Потом началась маета — помню, не помню, уже в Посадском госпитале. Сколько раз долбили кость? Два? Три? Надо все-таки хоть в выписку глянуть попредметней — что-то ж там начеркал старый Михаил Юрьевич, может и об этом упомянул. А то я вроде и вспоминаю — были дни просветления… были, но вот сколько раз, так посчитать и не смог, как не напрягал память.
А вот утро, когда осознал себя полностью — хорошо улеглось.
Как отрыл глаза от того, что яркий свет бьет по глазам. Помню, что распахнул их и сразу зажмурился, а второю уж попытку сделал осторожно — приглядываясь сквозь ресницы. Окно четко, как сейчас, вижу — большое, с заклеенными крест-накрест стеклами, сдернутым на сторону брезентом вместо шторы и газетка поверху прикреплена, как раз от того яркого солнца видно. Только вот щелочка сбоку возле самой рамы образовалась, и именно в нее тот слепящий луч, что потревожил меня, и попал.
Да, еще пить очень хочется и… по малому. А вот сил подвинуть голову совсем нет.
Но все ж, я кое-как умудряюсь ее повернуть. Рядом, через проход, кто-то лежит, укрытый с головой сероватой простыней, и громко с хрипом дышит… кажется даже скрежещет зубами — простыня ходуном ходит. А дальше… да тоже кто-то лежит, а над ним женская фигура в белом склонилась.
Я, похоже, тогда или застонал, или завозился, женщина обернулась уже ко мне. Подхватилась, обошла тяжелодышащего, приблизилась… да вот, помню хорошо, что и не женщиной она оказалась, а сущей девчонкой — вчерашней школьницей. Личико худенькое, глаза на нем огромные, но губы упрямо сжаты, а руки, которые она потянула ко мне, красные — натруженные.
— Товарищ майор, вы наконец-то очнулись! Водички? Давайте… — и голову мне поднимает, и из чайничка, в котором заварку чайную делают, начинает меня аккуратно поить, — Вот сейчас попьете, и я Михал Юрича позову, он-то как рад будет, что в себя пришли вы!
А я, сам-то еле дышу, а девчонку вдруг так жалко стало, ей-то, птичке-невеличке, как оно тут… а потом вдруг понимание пришло, что я ж не только водички хочу… да-а, была проблема…
Но Михаил Юрьевич, как понял в чем затруднение мое, только рассмеялся довольно:
— Ну, раз о таком задумываться начал, то знать точно на поправку пошел!
Пошел, вот только шел-то еще долго… пока сел сам, потом на костылях ходить вновь учился, да и костыли те, после почти месяца лежки, в руки мне не сразу дались.
Это мимолетное воспоминание, видно помноженное на душно-сонливое марево окружающей меня обстановки, сбило внимание и я, перестав следить за больной ногой, шаркнул ею по полу. И, как всегда и бывает, именно в этот момент и в этом месте, под нее попалась фанерная заплата на паркете и я основательно споткнулся. Мысли о былом конечно тут же вылетели из головы, но вот нога решила еще и подвернуться.
Впрочем, мышечные реакции вполне уже восстановились, да и трость на такой случай в помощь имелась, но вот со стороны, наверное, это мое неуверенное действие выглядело достаточно убого:
— Ах, товарищ, что ж вы так?! — раздалось за моей спиной, и тут же я почувствовал, что меня подхватили под локоть.
Не то, что, если б я надумал действительно свалиться, эта нежданная опора меня бы удержала, но сам порыв был приятен… хотя и немного смутил. Потому, как рука, подхватившая мою, да и озабоченный возглас, были явно женскими.
— Благодарю, — выдалось естественно само, а взгляд метнулся вбок и вниз.
Ну да, как я и понял в первое мгновение, помощь, оказываемая мне, была хоть и своевременна, но не очень надежна — рост и телосложение моей «спасительницы» едва ли позволили бы ей удержать мужчину, выше ее на целую голову.
Но, повторюсь, внимание и забота были приятны, поскольку вздернутое ко мне миловидное лицо порадовало искренним вниманием и полным отсутствием жалости во взгляде серых распахнутых глаз. Редкое сочетание чувств в молодой женщине, которая увидела слабость в обязанном быть сильным мужчине. Уж я-то это знаю — в последние месяцы накушался такого сполна.
Но не успел я поддержать свое «спасибо» улыбкой, как из раскрытой настежь двери, до которой я так и не дошел, раздался зычный окрик:
— Лизавета, что там случилось?! Что за шум?! Кто-то пришел, вроде дверь входная скрипнула?
— К нам посетитель, Михал Лукьяныч! — откликнулась сероглазка, потом кинула взгляд на мою трость, и добавила: — А шум… это я опять о заколоченную дыру в коридоре споткнулась!
Я хмыкнул про себя — теперь стоило не просто улыбнуться, но и, как минимум, благодарно кивнуть. Что, собственно, я и проделал тут же. Принято это было ответным кивком, но серьезно и, я бы сказал, с достоинством.
— Проходите, — это было сказано уже мне, — вы же по делу?
— Да как сказать… — выдал я, не зная, что ответить — вроде ж я и по делу, а вроде как, и дело-то мое теперь именно тут находится. Да и потом, было понятно, что разговор этот не здесь, в коридоре, проходить должен…
Пока я соображал, что выдавать собеседнице конкретно, она так и продолжала заглядывать мне в лицо снизу вверх. Потом видно что-то поняла про мои мысли и… ресницы ее дрогнули, а нижняя губа поджалась. Мне показалось, что она сейчас всхлипнет.
— А-а… я поняла, вы вместо Владимира Прокопьича к нам… — и действительно всхлипнула, но разреветься себе не позволила — губы поджала еще сильней и свела брови.
Ну, и на том спасибо, а то бы я и не знал, что делать-то…
— Вы где там?! — опять раздался окрик из недр комнат, что, похоже, пролегали за открытыми дверями, — Лизавета, у вас там все в порядке?! — это уже было произнесено действительно встревоженным тоном, и затем сразу послышался звук отодвигаемого стула.
— Пойдемте, пойдемте, — поторопила меня девушка и наконец-то отпустила мой локоть.
Освободившейся ладонью она подхватила под донышко большой стеклянный графин, полный воды, который все это время каким-то чудом удерживала одной рукой. Я же, вдруг обратив внимание на напряженное тонкое запястье, быстро сунул фуражку подмышку и перехватил тяжелую бутыль:
— Разрешите? Я помогу, ведите к нашему общему начальнику.
Спорить со мной не стали и мы, наконец-то, двинулись к открытым дверям.
