— Неважно. Ты понимаешь, что об этом никто не должен знать? Подбери ему другую девушку до вечера, пока он меня не увез. Мне повезло, что я перекрашена в блондинку и у меня чуть подколоты губы. С сестрой мы сейчас явно не похожи. Представляешь, что он сделает со мной, если узнает?.. Попробуй только ляпнуть кому-то. У тебя двое детей, а в той истории не все так просто. Можешь пострадать.
Она снова молчит. Я даже через расстояние чувствую ее напряжение.
— Саш… я никому не скажу. Но если ты уйдешь сейчас, Смоленский точно сделает мне черный пиар. Я прошу у тебя всего лишь день… полдня. Я напишу тебе, как найду похожую на тебя девушку, а ты.. Не знаю, сделаешь вид, что отравилась чем-нибудь и тебе стало плохо. Устрицами, к примеру.
— Боюсь, что я и полдня рядом с ним не выдержу и воткну в ногу ножик.
— Пожалуйста.
— Хорошо, — вздыхаю протяжно я, — будь добра, найди девочку побыстрее.
* * *
«Мам, забери Майю из садика сама. У меня срочная командировка» — набираю я сообщение. Когда телефон тихо хрустит, я вздрагиваю, расслабляя пальцы. Я сжимала его так, что еще немного — и он, наверное бы, лопнул в моих руках.
Черт, черт!
Майя очень похожа на Смоленского. Я не хотела это признавать раньше и все искала в малышке черты нашей семьи. Темные волосы — в дедушку, прямой нос, конечно же, сестры, несмотря на то, что форма носика, если положить руку на сердце и признаться честно, была совершенно другая…
Аля настолько боялась за Майю, что во время беременности ею, они переехали с мамой обратно в маленький город, где мы выросли.
Там у мамы, учительницы начальных классов, были хорошие знакомые, детей которых она не раз выручала и подтягивала бесплатно на факультативах в школе. Мама предлагала тогда сделать вид, что именно она решила на старости лет завести еще одного ребенка — ей бы помогли благодарные знакомые в роддоме с документами, но Аля отказалась.
Нашла там какого-то парня и выкладывала с ним совместные фото в соцсети, притворяясь счастливой, и делала вид, что забеременела от него… Как по мне, если бы Смоленские решили следить за ней, то это вранье, шитое белыми нитками, ее бы и Майю не спасло.
Но все обошлось.
Я убираю телефон в сумочку, поправляю перед зеркалом тушь, которая, похоже, потекла от напряжения, и возвращаюсь обратно в зал. Направляюсь к Смоленскому, надев на лицо самую милую из своих улыбок. Мне нужно продержаться всего ничего. Я ненавижу его, но, к сожалению, совершенно ничего не могу ему сделать. Может, если бы я не боялась за Майю, и мне подвернулся хоть маленький шанс как-то отомстить… я бы им сразу же воспользовалась. Я бы даже осталась с этим ублюдком на целую неделю.
Смоленский сидит за столом, расслабленно что-то набирая на телефоне. Стоит только мне приблизиться, как он поднимает на меня все тот же внимательный взгляд.
— Твое лицо мне знакомо. Откуда? — задает он внезапный вопрос, от которого у меня бегут мурашки. Я сажусь за столик, из последних сил удерживая спокойствие — представляю себя на огромном матрасе, который дрейфует посреди озера.
— У меня правильные, но совершенно непримечательные черты лица. Думаю, ты просто видел кого-то похожего на меня.
Он чуть подается вперед, положив на стол локти и сцепив руки в замок. Рассматривает меня так, что я чувствую себя дорогой безделушкой, которую этот тип купил. Мне до омерзения неприятно чувствовать на себе внимание того, кто виновен в смерти моей сестры. Быть рядом с тем, на кого когда-то смотрела влюбленно Аля.
— У тебя линзы? — интересуется он со смешком, — такой цвет глаз редко бывает своим.
Черт, с чего он интересуется? Это напрягает.
— Да, — вру я, — это линзы.
— Сними. Выглядит неестественно.
Да чтоб тебя разорвало, Смоленский.
— Тогда мне нужно будет заехать в аптеку и купить контейнер с жидкостью для линз, — как можно мягче отвечаю я, — я могу это сделать до нашего отлета или когда мы разместимся в Сочи. Когда будет удобнее?
— Без разницы, — он теряет будто бы ко мне интерес, — можешь сделать это в любое время. Закажи себе что-нибудь поесть.
— Конечно, — отвечаю я, ухватившись за прекрасную возможность сыграть в отравление. Дав знак официанту, я беру меню и мило произношу, — можно мне двенадцать штук «Розовой Джоли»?
Ненавижу именно эти устрицы. Если уж мне придется убедительно играть и тошнить в унитаз, то мне понадобится всего лишь вспомнить о том, что я их ела. К тому же, двенадцать штук для меня — это гарантированное белковое отравление, если придется играть ну совсем уж убедительно.
Спустя несколько минут мне приносят большую тарелку с устрицами на льду. Я беру раковину и маленькую вилочку, тыкаю в бедного моллюска, глядя, как он едва поджимает свою мантию и чуть приподнимаю его, проверяя, чтобы не было осколков от раковины.
Аля обожала, кстати, устрицы, больше меня. Однажды она рассказала мне историю, как случайно проглоченные осколки раковины порезали ее знакомой внутренности. С тех пор мы обе не могли нормально есть этих гадов, не рассмотрев их едва ли не под лупой. А всех до ужаса бесило, как мы ковыряемся в моллюсках.
Я отправляю устрицу в рот, выпиваю водичку и откладываю в сторону. Одну, вторую.
Меня УЖЕ тошнит, если честно.
Когда я тянусь за шестой, то случайно натыкаюсь на взгляд Смоленского. Он настолько меня пугает, что я даже замираю. Можно было бы подумать, что он недоволен мною — вероятно, я веду себя сейчас не сильно прилично, заказав сразу столько еды и так сильно увлекаясь ею, словно, наконец, дорвалась до жрачки в ресторане. Но тут было что-то другое. Он будто меня ненавидит.
— Заканчивай с этим, — резко произносит он. Подзывает официанта и бросает ему коротко, — принеси счет.
— Уже улетаем? — спрашиваю я, не понимаю, с чего у него так поменялось настроение. Хотя… я напоминаю себе, какой приползла от него Аля. Адекватный мужчина, который умеет себя держать в руках, никогда не тронет женщину. Этот просто психованный. Он даже был в черном списке модельных агенств. Чему ты удивляешься? Себе удивляйся, Саша, ведь ты умудряешься держать себя в руках рядом с таким человеком и не трястись от страха, и тебе придется делать еще несколько часов.
— Да, улетаем. Твои вещи готовы?
— В машине на парковке, — быстро отвечаю, поднимаясь и посмотрев напоследок на свою тарелку. Не знаю даже, радуюсь ли я, что мне не придется доедать, или огорчаюсь, что мой план списать все на белковое отравление провалился.
— Прекрасно, — только и отвечает Смоленский, рассчитываясь за заказ. Я потираю замерзшие от волнения пальцы друг об друга, когда телефон в сумочке несколько раз вибрирует. Достав его, я вижу сообщение от матери.
Я уже забрала, Саш. Мы в больнице, Майя заболела.
