А еще воздух мгновенно наполнился сладковатым запахом ягод — то ли лесной малины, то ли ежевики. Что-то далекое, из детства, из времен шумных чаепитий в саду под раскидистой черешней, когда я носил белые рубашечки с коротким рукавом, шорты на подтяжках и читал стихи, стоя на табуретке.
Поняв, что меня заносит, я отвернулся, приоткрыл окно, разбавляя заполнившую пространство автомобиля ностальгию привычными выхлопными газами улиц, завел мотор, и мы плавно выехали с территории вокзала. Девчонка совсем по-хозяйски тыкала тонкими пальцами с яркими короткими ноготками по кнопкам аудиосистемы, ища что-то ей одной известное. Ни одна композиция, начинавшая звучать из динамиков, ее не устраивала.
— Что за фигня попсятская?! — возмутилась она, продолжая шерстить загруженный плей-лист.
Фигня. Согласен. Это музыка Анжелики.
— Есть нормальная музыка? — подняла она на меня возмущенный взгляд. — Это же не ты!
Я удивился, но постарался скрыть это от Рони, пожав плечами и сосредоточенно вглядываясь в дорогу. Как так с ходу Стрекоза определила, что я не слушаю подобные хиты без смысла?
А потом Феврония победно взвизгнула, вынуждая обратить на себя внимание. Глаза ее просияли, на лице возникла шальная улыбка, а тонкие пальчики выкрутили мощность на максимум. От знакомых аккордов и мощности стереосистемы внутренности слегка завибрировали, приятно щекоча нервную систему. Стрекоза скинула кеды с жуткими шнурками, уселась в позу лотоса, едва не подпирая коленкой рычаг коробки передач, и запела вместе с бессмертным исполнителем.
Вместо тепла — зелень стекла,
Вместо огня — дым,
Из сетки календаря выхвачен день.
Красное солнце сгорает дотла,
День догорает с ним,
На пылающий город падает тень.
Перемен! — требуют наши сердца.
Перемен! — требуют наши глаза.
В нашем смехе и в наших слезах,
И в пульсации вен: "Перемен! Мы ждем перемен!"
(В. Цой — «Перемен» прим. автора)
И странным образом я заразился ее эйфорией и хорошим настроением. Не стал возмущаться самоуправству и делать музыку тише, хоть никогда и не позволял себе ездить по городу, оглушенный динамиками. А еще почему-то не мог припомнить, когда вообще в последний раз слушал в машине любимые песни. Анжелика не разделяла моих вкусов, а создать для нее комфортные условия для меня оказалось важнее собственных предпочтений.
Впрочем, это не удивительно. Ее комфорт и ее желания всегда стояли выше моих собственных. И так казалось правильно. Нет, так и есть правильно.
Вот только заряжаясь бодростью и какой-то иррациональной радостью от любимой музыки, впитывая бушующую энергию девчонки, звонко поющей на соседнем кресле, не смотря на отсутствие каких-либо вокальных данных, в сознание просочилась какая-то предательская эгоистичная мысль — мне хорошо, мне нравится.
Подъезжая к своему дому, я вдруг обнаружил, что и сам подпеваю себе под нос, постукивая пальцами по рулю и смело толкаю коленку Рони, переключая скорость. Все-таки музыка объединяет даже самых противоположных людей. Припарковавшись, убавил громкость и обратился к девчонке.
— Мне надо в квартиру подняться, с прорабом поговорить. Ты в машине посидишь? Это недолго. Или со мной пойдешь?
— Я с тобой пойду.
— Тогда выходим.
Пару недель назад я приобрел трехкомнатную квартиру в новостройке. Хороший район, отличная планировка. Дорого, конечно, но с перспективой на семью — отличное вложение. Продал свою первую кровную двушку, добавил сбережения и вот, голые стены, серый бетон и перспектива мозгодробительного ремонта.
— Ты здесь живешь?
— Планирую. Надо сначала ремонт сделать.
— Ясно…
Мы вошли в многоэтажку, где отовсюду слышался грохот перфораторов, а в воздухе висел запах строительной пыли. Лифт гостеприимно распахнул свои объятия, приглашая внутрь, однако, Стрекоза, схватила меня за руку и притормозила.
— Как-то он не внушает мне доверия, Стас.
— Станислав, — поправил я ее. Стасом меня никто не звал. Никто и никогда. Даже родители. Даже в детстве. — Не выдумывай, это новый лифт, не застрянем.
Возможно, именно в этот момент я сам себя и сглазил, потому что, ровно через пять этажей, неожиданно погас свет, кабина дернулась, и мы оказались в темноте тесного замкнутого пространства.
— Блин, Стас! Я как чувствовала! — нервно возмутилась Рони, бесцеремонно хватая меня за что придется. Так одна ее рука скользнув по животу, нырнула под полу пиджака, а вторая, едва не ткнув мне в глаз, обхватила за затылок.
Хрупкое тело, источающее летний ягодный аромат, прижалось ко мне так, будто там ему и место, а затем острый нос, уткнулся в грудь, и уже оттуда послышались отчаянные звуки.
— А если мы упадем!?
Она боялась. Действительно испугалась, причем так сильно, что даже я каждой клеточкой своего тела улавливал панику Рони. Можно было бы посмеяться над глупым предположением деревенской девчонки, но следующая ее фраза меня насторожила.
— Знаешь, как это страшно, падать в лифте?! Хоть и говорят, что молния дважды в одно место не бьет, но я, знаешь ли, исключение из всех правил. Мне везет, как утопленнику.
— Ты падала в лифте?
— В прошлом году. Тоже вот так в гости зашла. Правда мы всего пол-этажа проехали и рухнули в подвал. И знаешь, предугадывая твой скептицизм, отвечу сразу — не сработали ни ограничители скорости, ни ловители. Спасибо хоть буфера оказались на месте. Подружка руку сломала, я два пальца на ноге и один на руке. Средний, прикинь! Две недели потом еще с гипсом проходила, как герой тупой комедии.
Я почему-то не нашелся, что ей ответить. И оттолкнуть не смог. Руки кажется сами обхватили хрупкую фигурку и одна из них зарылась в шелковом каскаде, ласково играясь с локонами.
— Не бойся, Стрекоза. У меня иммунитет на неприятности.
После этого достал телефон и набрал номер прораба. Извлекли нас из лифта довольно быстро. Оказалось, кто-то очень умный повредил кабель, вырубив во всем доме электричество. Феврония отпустила меня, только когда раскрылись злосчастные двери лифта.
