– Я? – высокопарно осведомился он. – Ничего!
– Ничего?!
– Естественно! Она со мной не разговаривала шесть лет! Я слова не пророню, пока она все не объяснит и не извинится!
Агата вздохнула, покачав в ответ головой.
А еще говорят, отец не тот, кто родил, а тот, кто воспитывал. К тому времени, как они познакомились, сыну было шестнадцать. И характером он весь уже был в отца: верный долгу, несчастный от всего этого, но все равно, верный.
Сейчас, Ральф наверняка носился по комнате перед кафедрой, повторяя про себя текст. Пробовал слова на язык, пробовал акустику… и волновался, как в первый раз.
Конечно, он волновался. Ведь Ви была первой женщиной, которая признала его. Метафорической Прекрасной Дамой, во имя которой Ральф совершал свои социально-финансовые подвиги. А Ви всего-то-навсего хотела его любви.
Агата опять вздохнула.
– Ви, дорогая, я не такая умная, как Элизабет. И я ни капельки не смыслю в делах, которые у вас вчера не сложились. Но я кое-что понимаю в Ральфе. Ты веришь мне?..
Верена недоверчиво посмотрела на тетю. Подумала и кивнула.
– Он очень застенчивый.
Девочка гомерически рассмеялась.
– Серьезно, – сказала тетя. – У него никогда не было отношений с девочками. Только проститутки и наша Джесс. А Джесси, прости меня, всегда была странненькой. Возможно, Ральф ждал от тебя каких-то сигналов, которых ты не дала. Возможно, решил, что ты пришла как в детстве, испугавшись грозы… Не знаю, что там случилось, но что я знаю, так это как ты ему важна. И знаю, насколько важно, чтоб ты увидела его в церкви. Увидела, чего он достиг! Если ты не придешь сегодня, он никогда тебе этого не простит.
Верена вздохнула, потом насупилась, потом поднялась.
– Хорошо, – сказала она сквозь зубы. – Я только быстренько приму душ.
Через час, так и не отыскав повода заговорить о колье, Агата надела свои рубины и сошла вниз. Верена охорашивалась у большого зеркала в холле. На ней было красивое черное платье-футляр, от которого буквально веяло Штрассенбергом.
Клан отдавал каждого второго сына в священники, и эта традиция накладывала отпечаток и на мирян. Штрассенберги-мужчины ходили в церковь в черных костюмах, белых рубашках и галстуках. Женщины – в простых черных платьях и шляпках. Верена была без шляпы, но и платья было достаточно, чтобы вспомнить все.
Агата словно провалилась в кроличью яму.
Увидела графиню фон Штрассенберг, собиравшуюся в церковь. Такую же светлокожую и светловолосую как Верена. Только миниатюрную и плоскую, словно девочка. Девочка с беременным животом. Увидела саму себя, – грудастую, широкобедрую, полную, – и… теплый, ласкающий взгляд графа.
– Не одолжишь мне «сверкашки» на шею? – озабоченно попросила Ви и Агата дернулась, очнувшись от своих мыслей. – Я не подумала взять свои. Я завтра же позвоню домой, но что-то нужно прямо сегодня.
– О! Конечно, же! Разумеется, одолжу! – БИНГО! – К слову, жемчуг Миркаллы все еще здесь.
– Жемчуг? – Виви поморщилась. – Это тетям за тридцать… Слушай, а к твоему костюму жемчуг подойдет куда лучше, чем к моему… А я бы тогда надела эти рубины. Я очень люблю рубины. На моей коже они буквально горят.
– Рубины?
Рубины были красивые, но не чета трем рядам великолепных жемчужин. Тому собранию цена тысяч семьдесят!
– Взамен на фамильный жемчуг твоей семьи? – стыдясь саму себя, спросила Агата.
Верена перестала «зумить» взглядом рубины и удивленно посмотрела на женщину.
– А ты мне кто тогда? Не семья?
Растроганная, Агата прижала ее к себе. Ральф полный кретин, раз ушел сегодня. Как может он быть верен этой… этой Свинье?
II Стелла.
Разбитый Волк.
Если бы Стеллу спросили, как все началось, она бы ответила:
– Он был разбит. Я собрала его по частям и склеила все, как было…
Когда Ральф в первый раз пришел на прием, она глазам своим не поверила. Один из лучших студентов. Красавец, умница… по слухам, очень богат. Он казался спокойным, очень в себе уверенным и единственной его придурью, Стелла всегда считала католицизм.
– Ральф? Это правда ты? – изумленная, она машинально перешла с ним на «ты», хотя обычно никогда себе такого не позволяла.
Ральф поднял голову.
Под красными от недосыпа глазами лежали темные круги.
– Хай, док.
– Что-то произошло?
– Все сразу… – ответил он.
Взяв себя в руки, Стелла взяла блокнот; Ральф начал рассказывать.
Про ссору с лучшим другом, про раздел бизнеса, про расставание с девушкой, – того же друга женой.
– Я думала, вы – священник, – вырвалось у нее. Чуть резче, чем следовало бы.
Его профессия буквально выводила ее из себя. И Стелла ничего не могла поделать.
– У вас там, вроде, обет безбрачия?..
Ральф резко поднял голову, полоснул ее холодным взглядом, словно хлыстом. И Стелла дернулась, словно под ударом. Дернулась и вдруг завелась.
– А у вас, вроде, членство в бдсм-клубе. Материал собирали? Для своей докторской по лечению девиаций.
Она задрожала, чувствуя, как немеет спина. Липкий холодный пот, намертво прилепил ее блузку к коже. Серый Волк сбросил бабушкины одежды и показался во всей своей природной красе.
– Чего ты от меня хочешь? – прошипела она, стараясь не показать страха.
– Я же сказал: помощи, – спокойно ответил Ральф. – Я знаю, кто я и знаю про свой обет. Но мне нужна помощь, а не ехидство.
– Какая помощь?
– Мне кажется, у меня психоз. Как раз по твоей профессиональной части.
Его психоз назывался Филипп фон Штрассенберг.
Лучший друг, партнер по бизнесу, идеал, которого Ральф пытался достичь. По мнению Стеллы, Филипп был на редкость пустым и праздным молодым типом, который просто родился в нужной семье. Ральф это отрицал и отрицая, приходил в ярость.
Филипп был светочем. Филипп был гением. Филипп был идеалом мужской красоты и мощи. Филипп был буквально ВСЕМ. Просто они не смогли поделить девчонку. Ральф хотел это изменить.
Стелла слушала и вздыхала.
Трагедия умнички Ральфа, заключалась в следующем: он хотел не просто дружить с Филиппом фон Штрассенбергом. Он хотел БЫТЬ Филиппом фон Штрассенбергом. И это желание уродовало его собственную личность.
– Если тебе так хотелось стать Штрассенбергом, почему ты не пошел в бизнес вне церкви и не женился на этой Ви, взяв ее фамилию.
– Ты не понимаешь, – коротко отмахнулся Ральф. – Я же брюнет…
