Пора.
Глава 4Под молчаливое согласие гостей я произнесла еще одну речь и по традиции поставила прозрачную стопочку с кусочком черного хлеба во главе стола. Для Рената. Обед проходил терпимо, больше никто не пытался забраться мне в душу, вскрывая пальцами кровоточащие раны, и не привлекал лишнего внимания. Только Лидия все так же приседала мне на уши, не в силах замолчать хотя бы на пять минут.
— Как там Полечка, Катюша? Ты, может, оставишь ее у нас на время? Хочется, наверное, побыть одной, — скорбно вещала она.
— Я еще не сказала ей.
— Нет?
— Не знаю, как. Слов нет, как только представляю…
— Понимаю, девочка, понимаю. Но ты все же подумай: Полинка любит у нас бывать, да и тебе нужно время. Они с Софой отлично ладят. Сейчас со всеми бумажками не представляешь сколько забот будет!
Она всплеснула руками, но я только отвела глаза, утыкаясь взглядом в салат на тарелке.
— Я подумаю. Спасибо, что предложили. Я сейчас рада любой помощи.
— Конечно, милая, — она аккуратно сжала мою руку в своей сухой ладошке. — Мы же семья.
Счет был оплачен заранее. Я проводила и попрощалась со всеми гостями, мечтая как можно скорее оказаться дома, сбросить с себя похоронную одежду и смыть тяжелый день под горячими струями душа.
Хотя кого я обманывала? Мне просто хотелось повыть в голос, вжимая ногти в кожу до боли, и выплакать все слезы, что я так долго копила в себе.
Я плакала только тайком.
Не позволяла себе этого даже на болезненных сеансах химиотерапии, куда ходила вместе с Ренатом и где держала его за руку. Даже когда поняла, что лечение не помогает, и он угасает с каждым днем все сильнее. И особенно сильно я держалась, когда он говорил со мной в последний раз, подчеркнув это.
Он ушел тихо. В больничной палате, сжимая мои пальцы в своей иссушенной болезнью ладони и не пряча улыбку на лице. Ему было больно, он долго мучился от всех больничных процедур и, кажется, был рад оставить этот мир.
Я как сумасшедшая выла ему в лицо, звала назад, просила открыть глаза, но даже тогда слез не было. Только опустошение, потеря и пустота.
Без него потух мир вокруг. Ренат умел жить, и он забрал эту особенность с собой.
Уже ближе к вечеру, сидя перед домом в машине, я пыталась набраться смелости, чтобы войти, подняться в детскую и рассказать дочери о смерти отца. Никогда не представляла, как можно такое сказать безболезненно, так, чтобы не оставить внушительную рану, и сейчас тоже ничего не приходило в голову.
Стук в стекло заставил меня испуганно вздрогнуть, и я увидела Асю, нервно переминающуюся с ноги на ногу.
— Катерина Андреевна, Полина уснула, — понимающе сказала она, и я снова вздрогнула.
Еще одна ночь поблажки. Одна ночь, чтобы переболеть самой и найти правильные слова.
— Спасибо, Ася. Я… я уже поднимаюсь.
— Я постелила вам в Полиной комнате. Ужин в холодильнике.
— Да, спасибо еще раз. Уже иду.
Не дожидаясь меня, горничная вернулась в особняк, который теперь мне казался оплотом тоски и безнадежности. Без Рената здесь все будет не так. Он унес с собой смысл этого дома.
В полубреду я добралась до его спальни и слабо толкнула дверь, глядя на заправленную кровать. Пусто и тихо. Покачиваясь, дошла до постели и провела по ней пальцами, вслушиваясь в эхо воспоминаний. Задрожала, сдерживая трещащую по швам плотину.
— Прости меня. Я тебя недолюбила, — проглатывая слезы, шептала в тишину комнаты, глядя на его вещи, как и прежде, лежащие на своих местах.
Вот часы, которые он надевал каждое утро. Вот парфюм, который я покупала ему на день рождения, а там, на столе, небольшая шкатулка с запонками для рубашек. Все как при нем.
На негнущихся ногах побрела в его ванную, крепко запирая дверь от посторонних, и включила воду, съезжая по стене на пол. Дрожащей рукой сорвала с крючка его рубашку, которая висела здесь уже несколько месяцев, и вжалась в нее лицом.
Он сам повесил ее здесь, прежде чем уехать в больницу. Сам оставил после себя такой маленький маяк, за который я теперь, обезумев, хваталась напряженными пальцами. Меня душили слезы, они градом лились из глаз и впитывались в белоснежную ткань.
Ренат…
Лучший человек, которого подарила мне жизнь. И он подарил мне Полину — мой свет, единственную причину жить. Сохранил ее, чтобы сейчас я не умирала от боли.
Лежа на холодном кафеле, я выла раненым зверем, закусывая губы до крови и вздрагивая от рыданий. Мне было все равно, только бы выскрести эту боль из души хотя бы на время, найти в себе немного сил еще на день, а потом и на другой, но меня так давило скорбью, что я даже не поняла, как открылась дверь.
ОН вихрем влетел в ванную, не сразу осознав, что я тряпкой растеклась на полу, захлебываясь своим плачем. Резким, выверенным движением опустился на корточки, соскребая меня с кафельной плитки и, спокойно подхватив на руки, вынес обратно в спальню. Сбросил на кровать.
Плевать.
Зарывшись лицом в подушку, на которую я не ложилась уже несколько месяцев, вновь взвыла от ударившего запаха кондиционера, который смыл присутствие Рената в этой постели. Будто его здесь и не было.
— Хватит реветь.
ОН стоял у окна, глядя прямо в пустоту сумерек, и недвижимой глыбой врезался в пространство комнаты, сужая стены и забирая свежий воздух.
— Если не прекратишь выть, я силой залью в тебя коньяк, — предостерег, оборачиваясь и цепко рассматривая меня сверху вниз.
— Оставь меня.
Голос был как у охрипшей вороны. Булькающий, шипящий, но я даже не пыталась сделать его похожим на человеческий, чувствуя, что на место безграничного горя приходит раздражение.
Чего ему от меня нужно?! Зачем появляется так не вовремя?
Все три раза, что я видела его за свою жизнь, он всегда оставлял после себя руины, и сейчас, стоит ему открыть рот, я просто взорвусь! Пусть проваливает и оставит меня наедине с моим горем!
