Книга Юность - Тове Дитлевсен

Ну что же, произносит он, теперь немецкая интеллигенция узнает, где раки зимуют. Я спрашиваю его, что такое немецкая интеллигенция, и он мне растолковывает. Кроме всего прочего, это художники. Поэт — тоже художник, и херре Крог как-то сказал, что однажды я стану поэтом. Хозяйки читают «Берлинске Тиденде» — в ней, по их мнению, пишут всю правду о Гитлере, который, наверное, спасет Европу и сотворит своего рода рай для нас всех. Больше, чем когда-либо, мне хочется сбежать из душной, грязной кухни пансионата и от людей, с которыми я провожу там каждый день. Возвращаясь оттуда, я всегда застаю отца спящим, и через несколько часов он уходит в мастерскую. Однажды вечером, когда он просыпается, я спрашиваю, можно ли мне начать подыскивать другое место. Я объясняю, что ненавижу мыть, наводить порядок и делать любую домашнюю работу. Мне бы хотелось работать в офисе и научиться печатать на машинке. Не сейчас, отвечает он. Сначала тебе надо научиться следить за домом и готовить еду для своего мужчины, когда тот приходит домой с работы. Это само собой получится, когда в том будет нужда, выручает меня мама. И добавляет: ты так рассуждаешь, словно она собирается замуж завтра. Ей всего пятнадцать лет. Отец крепко сжимает губы и хмурится: кто здесь решает? — спрашивает он. Мама замолкает и дуется, и в воздухе гостиной ощущается напряжение. Стоит отцу уйти — мама откладывает вязание и улыбается: мы ему внушим, что один из постояльцев пансионата стал к тебе приставать. Тогда сможешь подыскать себе что-нибудь другое. Да, говорю я с облегчением, удивляясь, что эта идея не приходила мне в голову. Несколько дней спустя отец встречает меня с работы, сидя на диване. Ну, говорит он, мать рассказала о случившемся. В твоем возрасте нужно быть поаккуратней. Не надо больше туда ходить. Мать заберет зарплату, а ты ищи новое место. После этого некоторое время я сижу дома. Мы покупаем «Берлинске Тиденде», и я отзываюсь на множество объявлений с предложениями о работе в офисе, но ответов не получаю. Кроме того, я брожу по Вестербро и пытаю удачи по объявлениям, по которым нужно явиться лично. В просторных и светлых офисах я разговариваю с джентльменами — всех интересует должность моего отца. Услышав ответ, они полагают, что мне придется жить только на одну свою зарплату, а на это никак нельзя рассчитывать. В конце концов удача мне всё же улыбается: я нахожу место, где директора всего лишь волнует, состою ли я в профсоюзе. Узнав, что не состою, он берет меня на сорок крон в месяц. Это фирма на Вальдемарсгаде, которая занимается чем-то вроде ухода за больными, а я буду помощницей на складе. Штрейкбрехерская фирма, считает отец, когда слышит о профсоюзе, но всё равно соглашается, так как даже молодой девушке нелегко найти работу.

Всё это время у меня не было возможности навестить херре Крога. Он никогда не интересовался, где я живу, да и вообще любопытным не был, как не терпел и любопытства от других. Однажды вечером я отправляюсь к нему. Зима, я в перешитом пальто Эдвина — скорее теплом, чем красивом. Мне не терпится снова встретиться со своим другом и рассказать о новой работе, которой я пока что радуюсь. Срезав путь через привычные проходы с Вестерброгаде и выйдя на Гаммель-Конгевай, я останавливаюсь как вкопанная — совсем ничего не понимаю. Желтого дома больше нет. Там, где он раньше стоял, теперь лишь пустырь с обломками, кусками штукатурки и ржавыми искривленными водопроводными трубами. Я подхожу ближе, придерживаясь руками за низкие остатки стены, — не уверена, что могу стоять на ногах. Люди проходят мимо с отстраненными лицами, каждый занят своими вечерними делами. Мне хочется схватить одного из них за руку и спросить: вчера здесь было здание, не подскажете ли, где оно сейчас? Куда подевался херре Крог? Он, должно быть, теперь живет в другом месте, но как найти человека, который для тебя исчез? Не понимаю, как он мог так со мной поступить. Может быть, он знаком со многими молодыми девушками и я лишь одна из них? Он говорил, что собирает оригиналов, но, может быть, я недостаточно оригинальна? Медленно плетясь домой, еще полуошеломленная этим несчастьем, я размышляю, что этого не случилось бы, если бы я написала хорошие стихи. И уверена, этого точно не случилось бы, если бы он возжелал мое тело — как, очевидно, желал тело Рут. Пока же никто не проявлял ко мне абсолютно никакого подобного интереса, и предупреждения отца совершенно не уместны. Около дома у входа в парадное здание стоит Рут вместе со своим учеником механика. Я останавливаюсь, застегиваю пальто до самой шеи, потому что лишь сейчас замечаю, что дует холодный ветер. Дом херре Крога снесли, говорю я. Ты знаешь, где он теперь живет? Нет, отвечает она из-за плеча молодого человека, и меня это совсем не волнует. Они снова исчезают в объятиях друг друга, и я плетусь дальше по двору. На ступеньках дома меня охватывает страх: мне никогда не убежать из этого места, где я родилась. Неожиданно оно мне не нравится, и каждое воспоминание о нем кажется печальным и мрачным. Пока я здесь — я обречена на одиночество и безызвестность. Мир не считается со мной, и каждый раз, когда я ухватываюсь за его край, он снова выскальзывает у меня из рук. Люди умирают, и дома рушатся над ними. Мир постоянно меняется, и лишь миру моего детства удается устоять. В гостиной всё как и всегда. Отец спит, мама вяжет за столом. Исчезла ее седина: она втайне от всех закрасила ее. И где она только находит на это деньги? Иногда отец говорит: странно, что твои волосы до сих пор такие черные. Мои уже совсем поседели. Он доверчив и верит всему, что бы мы ему ни говорили, потому что сам никогда не лжет. Где ты была? — спрашивает мама и недоверчиво смотрит на меня. У Ирсы, отвечаю я, и мне абсолютно безразлично, поверит ли она в это. Мама просит: здесь холодно, подбрось-ка там в печь. Она ставит воду для кофе, и я принимаю решение съехать из дома, как Эдвин, лишь только мне исполнится восемнадцать. Сделать это раньше не позволят. Когда я буду жить в другом месте — совсем далеко от Вестербро, — я смогу проще завязывать знакомства с такими людьми, как херре Крог. За кофе я листаю газету. В ней сообщается, что ван дер Люббе казнен и что Димитров осрамил Геринга в суде. Пролистываю до некрологов — херре Крога среди умерших не нахожу. Меня осеняет: с приходом Гитлера к власти он просто потерял ко мне всякий интерес, и снова содрогается моя маленькая лодка от потаенного страха быть опрокинутой.