Книга Юность - Тове Дитлевсен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ознакомительная версия. Доступно 4 страниц из 20
Однажды вечером в дверь кухни пансионата позвонили, и, отперев, я обнаружила за порогом Рут. Привет, улыбнулась она, ты уже идешь домой? Мне нужно тебе кое-что рассказать. Да, ответила я, подожди снаружи. Вылив остатки помоев, я сняла фартук и выскользнула к ней, словно между нами была тайная связь, о которой никому нельзя знать. Что ей от меня нужно? От меня уже давно никому ничего не было нужно. Рут — в белом парусиновом платье с короткими рукавами и с широким черным лакированным ремнем вокруг талии. Губы накрашены, а брови выщипаны, в точности как у моей мамы. И хотя Рут по-прежнему маленького роста, она кажется очень взрослой на вид. Мы молча выходим на улицу, и тут Рут принимается тараторить так, словно мы никогда не прекращали общаться. Она говорит, что Минна закончила школу и нашла в Остербро работу с проживанием. Остербро? — переспрашиваю я огорошенно. Да, подтверждает Рут, но у нее всегда не хватало винтиков в голове. Тем не менее это не наполняет меня радостью, как можно было бы ожидать. Я просто думаю, что Рут никогда ни по кому не скучала. Она списала Минну так же легко, как, вероятно, год назад списала меня. В ее сердце нет места для глубоких и прочных чувств. На Сундеведсгаде, где мне нужно свернуть, мы останавливаемся. Ты еще даже не слышала, произносит Рут, что я хотела рассказать. Я с неохотой плетусь за ней, потому что теперь моей маме придется ждать напрасно, и, если ожидание затянется, она отправится в пансионат спросить обо мне. Узнав, что я уже ушла, она твердо решит, что произошло несчастье. Но Рут слегка испускает какие-то из своих прежних чар, заставляющих меня делать то, до чего бы я сама никогда не додумалась. Она говорит, что у нее есть возлюбленный, юноша шестнадцати лет по имени Айвинн из переулка Америкавай. Он ученик механика и однажды женится на Рут. Он лишил ее девственности, и это было «чертовски прекрасно». Кроме того, она познакомилась с очень богатым мужчиной, букинистом с улицы Гаммель-Конгевай. Именно к нему она и хотела меня отвести. Она уже бывала у него одна, и он пробовал ее соблазнить, но ничего такого, целомудренно добавляет Рут, причинить Айвинну она не хочет. Богатого мужчину зовут херре[3] Крог, и он хочет уговорить своего лучшего друга Хольгера Бьерре сделать из Рут хористку. И из тебя тоже, заверяет Рут, он обещал. Из меня? Надежда тонкой полоской промелькивает у меня в голове. Хористка танцует на сцене каждый вечер, а днем может заниматься всем, чем пожелает. Я отлично осознаю, что дома этого никогда не разрешат, но рядом с Рут мир никогда не кажется совсем настоящим. И представляешь, продолжает она взбудораженно, он очень стар и вдобавок болен. Когда я бывала у него, то думала, что он умрет от остановки сердца — так сильно он кашлял, пыхтел и стонал. Он живет совсем один и, если мы будем с ним очень милы, может, завещает нам всё свое имущество, и тогда Айвинн сможет открыть собственную мастерскую. Она с восторгом смотрит на меня своими ясными, полными силы глазами, и от этого сумасшедшего плана настроение у меня поднимается. Я знаю, зачем ей нужна, и заявляю: этого я делать не хочу, а вот увидеть его хочу. Рут хихикает, прикрывая рот рукой, и одновременно вытирает нос большим пальцем. Она предупреждает, что он отвратительно выглядит, но стоит помнить о деньгах и о будущем в роли хористок. Квартира херре Крога — на последнем этаже дома, который совсем не похож на жилище миллионеров. Мы звоним в дверь — с другой стороны раздается сильный кашель. Сама слышишь, шепчет Рут, ему недолго осталось. После продолжительного дребезжания предохранительной цепочки и ключей дверь приоткрывается и показывается лицо хозяина. Мгновение он смотрит недоверчиво, затем снимает дверную цепочку и впускает нас. Ах, вскрикиваю я, как много книг! Стены гостиной — почти все в книгах и увешаны большими картинами, которые мне доводилось видеть только в музеях. Херре Крог не произносит ни слова, пока мы усаживаемся. Он внимательно смотрит на меня и любезно интересуется: тебе нравятся книги? Да, отвечаю я и рассматриваю его. Он не так стар, как описала Рут, но и совсем не молод. Совершенно лысый, с толстыми красными щеками, будто он много времени проводит на свежем воздухе. Глаза карие и немного меланхоличные, как у моего отца. Мне он нравится, и, кажется, я ему тоже. Он готовит для нас кофе, и Рут спрашивает, удалось ли ему поговорить с Хольгером Бьерре. Нет, к сожалению, он в отпуске. Когда он смотрит на Рут, взгляд скользит вверх и вниз по ее телу, но, к счастью, ко мне он, кажется, не проявляет никакого интереса. Он угощает нас пирожными и рассуждает о хорошей погоде и о молодых девушках в городе — словно цветы распустились на мостовой. Это зрелище, говорит он, будоражит. Рут скучно, и она пинает меня под столом. Я спрашиваю: как вы считаете, могла бы я тоже стать хористкой, херре Крог? Ты?! — восклицает он с удивлением, нет, ты совсем для этого не подходишь. Подходит, возражает Рут, если ей завить волосы, накрасить и тому подобное. Без одежды она красивая. Я краснею и впервые в жизни злюсь на Рут. Херре Крог переводит взгляд на меня и говорит: как, черт побери, вы нашли друг друга? Я спрашиваю разрешения взглянуть на книги, и он, услышав, что я люблю стихи, показывает мне, где они стоят. Беру наугад том, открываю. С восхищением и радостью читаю:
«Бодлер. Цветы зла», вижу я на титульном листе и иду к херре Крогу спросить, как произносится это имя. Он объясняет и предлагает взять книгу — но только если я пообещаю ее вернуть. Я обещаю и снова сажусь за стол. Я только сейчас замечаю, что херре Крог в халате. Снова нападает приступ кашля: лицо у него краснеет, и, задыхаясь, он просит Рут постучать по спине. За этим занятием она беззвучно посмеивается в мою сторону, но я не смеюсь в ответ. Между херре Крогом и мной устанавливается безмолвное взаимопонимание, которого, насколько помню, у меня раньше не было ни с кем другим. Мне отчаянно хочется, чтобы он был моим отцом или дядей. Рут замечает это, и уголки ее рта опускаются от обиды. Мне пора домой, бросает она раздраженно, нужно встретиться с Айвинном. Когда мы собираемся уходить, херре Крог пытается поцеловать Рут, но она отворачивает свое миленькое личико, и мне становится жаль херре Крога. Я была бы не против поцеловать его, но он лишь протягивает руку и произносит: ты можешь брать у меня любые книги, какие пожелаешь, главное — не забывай возвращать.
Обычно к этому времени я уже дома. Вернувшись, я нахожу маму за столом с опухшим лицом и заплаканными глазами. Она спрашивает, где же я, ради всего святого, была и откуда у меня эта книга? Я отвечаю, что была у Эдвина, он теперь и правда кашляет намного меньше. Книгу я одолжила у одного из постояльцев пансионата. Ложась спать, я прихожу в ужас от мысли: как бы херре Крог не умер, как и мой редактор. Кажется, мир, с которым я от всего сердца желаю связать себя, состоит исключительно из старых и больных мужчин, и они могут скончаться еще до того, как я стану достаточно взрослой, чтобы меня восприняли всерьез.
Дядя Карл умер. Он скончался во сне, говорит тетя Розалия, умер, держа ее за руку. Она, как обычно, сидит на краешке стула, в шляпе и с шитьем, перекинутым через руку, хотя теперь ей незачем спешить домой. Ее глаза опухли от слез, и мама не может найти слов утешения. Она всегда уверяла, что тете Розалии будет лучше, когда дяди Карла не станет, но, похоже, тетя так не считает. На похоронах мы собрались все вместе, включая дядю Питера и тетю Агнете, которые не хотели иметь ничего общего с дядей Карлом при жизни. Три мои кузины тоже пришли. Они невысокие, толстые, с бледными, как мука, лицами, и моя мама со злорадством говорит, что им никогда не выйти замуж — и отчего только у их родителей такой важный вид? Она и отец никогда не упускают возможности унизить тетю Агнете и дядю Питера, но всё равно продолжают играть с ними в карты несколько раз в неделю. Когда я возвращаюсь с работы, меня это раздражает — ведь я не могу лечь спать, пока они не уйдут. Во время речи священника о дяде Карле я не разражаюсь смехом, как это случилось на похоронах Бабули, но размышляю о том, что никто, кроме тети Розалии, не знал его и не знает, каким он был на самом деле. Сначала он был гусаром, потом кузнецом, потом пил пиво и в самом конце — сладкую газированную воду. Вот и всё, что известно остальным. Мы сидим за кофе в ресторане рядом с кладбищем, атмосфера царит удручающая: тетя Розалия наотрез отказывается от того, чтобы ее хоть как-то взбодрили. Ее слезы падают в чашку с кофе, и каждый раз, когда их нужно вытереть, ей приходится поднимать черную вуаль траурной шляпки. Он был красивым в молодости, обращается она к моей матери, не правда ли, Альфрида? Да, подтверждает мама, он был красивым. В ответ тетя Розалия произносит: знаю, из-за того, что он пил, вы все терпеть его не могли. Он очень из-за этого переживал. Даже собственная семья терпеть его не могла. От этого всем становится неловко, и никто не осмеливается возразить, потому что она права. Ну, говорит Эдвин и поднимается, мне нужно идти. Должен встретиться с товарищем. После его ухода я обвожу родственников взглядом, рассматриваю их лица, окружавшие меня всё детство: они кажутся уставшими и постаревшими, будто годы, которые я использовала для взросления, их полностью изнурили. Даже кузины, хотя и ненамного старше меня, выглядят измотанными и истощенными. Мой отец молчалив и серьезен, как и всегда, когда на нем воскресный костюм. Кажется, он облачается в мрачные и печальные мысли, таящиеся в подкладке. Они с дядей Питером шепчутся — даже на похоронах обсуждают политику, но не бесятся, как обычно. Отец по-прежнему работает в мастерской Х. К. Эрстеда, и мама наконец-то получила радио, за которое когда-то хотела заплатить из моих денег. Она оставляет его включенным целый день и выключает, только если в гостиной появляется кто-нибудь, с кем ей хочется поболтать. Дома отец всегда лежит на диване и спит. Если мама выключает радио, он внезапно просыпается и произносит: черт побери, невозможно спать в таком отвратительном шуме. Это нас очень смешит. Но в домашних делах я больше не участвую — по крайней мере, не так, как раньше. По-настоящему я оживаю лишь в гостях у херре Крога. И бываю у него так часто, насколько осмеливаюсь скрывать это от мамы. Я говорю, что хожу к Ирсе, но мама не понимает, почему мы вдруг неожиданно сдружились — ведь та никогда мне не нравилась. Я беру у херре Крога книги и, прочитав, возвращаю. Он всегда принимает меня в шелковом халате и красных домашних туфлях, кофе разливает из серебряного кофейника. Если у него не оказывается хлеба, он дает мне пятьдесят эре, чтобы я пошла и купила что-нибудь. Мы пьем кофе за низким столиком с гравировкой на латунном покрытии. У херре Крога длинные белые руки, которые постоянно мелко дрожат, и низкий приятный голос — я так люблю его слушать. Как правило, говорит он: ему не нравится, когда я проявляю любопытство. Однажды вечером я спросила его, почему он никогда не был женат, на что он ответил: не стоит знать всего о людях, запомни это. Иначе пропадет интерес. Я совершенно не знаю, ходит ли к нему до сих пор Рут, стала ли она хористкой и вообще знаком ли херре Крог с Хольгером Бьерре. Рут этому уже не верит. Встретившись мне во дворе или на улице, она всегда говорит: Крог — тот еще врун и старая свинья. Он к тебе пока не приставал? Нет, отвечаю я и думаю, что речь идет о совершенно другом херре Кроге, а не о том, с которым я знакома. Да, я больше не решаюсь приходить туда одна, добавляет Рут. В другой раз она сетует, что он жадный, потому что никогда и ничего мне не подарил. Но с чего вдруг он должен был это сделать? — спрашиваю я. В ответ получаю нетерпеливый взгляд. Да потому, выпаливает она, что он старый, а ты молодая. Он без ума от молодых девушек, и за это нужно платить, как же еще? Однажды вечером, когда херре Крог зажигает свечи в высоком серебряном канделябре на столе между нами, я набираюсь смелости и произношу: херре Крог, еще в детстве я писала стихи. Он улыбается. И, отвечает он, желаешь их мне показать? Я краснею, потому что он догадался, чего я от него хочу, и спрашиваю, откуда он это знает. Ах, произносит он, а как же иначе. Все люди для чего-то используют друг друга, и я всё время знал, что и ты от меня чего-то хочешь. Я делаю было движение в знак несогласия, но он меня останавливает: в этом нет ничего дурного, это совершенно естественно. Мне тоже от тебя кое-что нужно. Что? — спрашиваю я. Ничего особенного, говорит он, вынимая изо рта длинную тонкую курительную трубку. Я коллекционирую оригиналов — людей, которые отличаются от остальных, особенные случаи. И очень хочу посмотреть на твои стихи. Постучи мне по спине. Последнее он произносит задыхаясь, и его лицо синеет. На каждый хлопок он отвечает кашлем и сгибается так, что руки свисают до полу. Какой же болезнью он страдает? Я не осмеливаюсь спросить, смертельна ли она, но когда на следующий вечер отправляюсь к нему с альбомом стихов, то почти уверена, что его уже нет в живых. Но он жив, и вот мы уже сидим за кофейным столиком и я протягиваю ему альбом в страхе разочаровать его, привыкшего к высокой поэзии. Он откладывает в сторону трубку и листает альбом, пока я с волнением вглядываюсь в его лицо. Что ж, говорит он и кивает, детские стишки! Он зачитывает вслух:
Ознакомительная версия. Доступно 4 страниц из 20
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Юность - Тове Дитлевсен», после закрытия браузера.
