— Со старой? Да она тебя на пять лет всего старше.
— А тебя на девять…
— И что? — Иннокентий терпеть не мог обсуждать с сестрой свою женщину. — Тебя-то это каким местом трогает?
— А вот этим, — Лида ткнула рукой с обручальным кольцом себя в грудь. — Мне тебя жалко.
У Иннокентия тоже зачесалось в области сердца — была же симпатичная девка. Не красавица, да, но с таким папочкой могла не хватать себе такое чмо, как Никита. Он ему с первого взгляда не понравился: слизняк с тусклыми прищуренными глазенками, но сестру как подменили — никого не видела, никого не слышала. Прямо по тексту песни, «, а он мне нравится, нравится, нравится, и это все, что я могу сказать в ответ…»
— Вот не надо только меня жалеть, не надо…
— Да ты просто боишься нормальных отношений, — наступала на брата Лида. — Вот и выбрал ту, кто на задних лапках перед тобой ходить будет, потому что никому уже не нужна…
— Лида, еще слово про Монику, и ты сама пойдешь в театр, поняла?
— Да к черту этот театр! — Лида подошла к брату вплотную, точно маленький ребенок мог понять смысл их перебранки. — Ты представляешь, что будет, когда мать узнает, сколько твоей девушке лет?
Она специально растянула слово «девушка», и Иннокентий ей подыграл, ответил в том же клоунском тоне:
— А интересно, кто ей это скажет?
Затем выпрямился и заложил руки за спину.
— Вот стукнет мне пятьдесят, отращу пивной животик и заведу себе восемнадцатилетнюю любовницу. А пока буду ходить к взрослой тетеньке. Ребёнок готов? Где билеты?
— Билеты на месте оплачивать надо. Бронь на мое имя. У тебя рубли есть?
— На билеты хватит. Такси оплачу по карте. Давай адрес.
В театр с чужим ребенком. Отличный же выходной получился. Лучше и не придумаешь! Надо хотя бы кофе с ликером по дороге выпить, если курить нельзя…
И все-таки кофе по-ирландски не помог. Заглушив противный скрежет внутреннего голоса шуршанием пачки сигарет, Иннокентий подтолкнул племянника к детской площадке во дворе дома, где расположился детский театр, и отошёл к кустам, чтобы закурить. Из-за чего он больше нервничал: сорванных воскресных планов или беременности сестры? Из-за последнего и того факта, что остальных родственников все устраивало: мать даже радовалась, что дочка не останется одна. Ну что за бабская дурь, Хаяма бы почитала, а этот Никита хуже, чем «с кем попало!»
— Мужчина, вы б подальше отошли. Ваш же ребёнок тоже здесь гуляет…
Иннокентий даже не стал смотреть, от кого прилетела резонная претензия, и просто сошёл с бордюра на дорогу. Молодым человеком небритый он действительно не выглядел, но и ребёнком себя с Моникой в свои двадцать семь не чувствовал совсем. Впрочем, как и мужчиной. Отношения скатились к чистой физиологии. Во всяком случае, он так чувствовал последнее время, почти перестав обсуждать с Моникой свой внутренний мир. Он и раньше не часто оставался у неё после секса: окраина, утром хрена лысого доберёшься в центр без пробок, да и душ он предпочитал свой и все никак не решался предложить Монике оплатить ремонт ванной… Деньги каждый держал при себе, чтобы те не мешали отношениям. Только в ресторане он оплачивал счет сам. Вот так и жили… Но не в субботу.
Субботний вечер и воскресное утро принадлежали Монике. Так было заведено. Для поддержания баланса: дать — взять, да и не с кем ему было больше проводить свой единственный выходной, а Моника всегда что-то придумывала. Когда же идеи иссякали, покупала билеты в театр или в кино. Сама. И он знал, что с ним она не из-за денег. И не потому что никому больше не нужна. Тут Лида не права.
Иннокентий по-быстрому докурил сигарету и позвал племянника. Его маленькая рука в его большой ладони дарила тепло, но оно не доходило до сердца. И Иннокентию это не нравилось: как так? Этот маленький человечек и часть его тоже. Он должен чувствовать к нему нечто большее, чем простое умиление к чужому ребёнку. Обязан? Дядя Серёжа к нему тоже не испытывает особых родственных чувств. Впрочем, он их, кажется, ни к кому не испытывает. Все у него выполняют роль шестеренок, которые смазываются деньгами, чтобы бизнес работал как часы. Отец не был таким. Отец любил людей. И ненавидел… Зятя!
— У меня бронь на Горелову Лидию, — сказал Иннокентий администратору.
Женщина опустила глаза в лежащий перед ней список.
— Простите, такой нет. Но у нас есть места. Я вас запишу.
— Лидию Короткову посмотрите, — добавил Иннокентий спешно. Он в душе сестру не только уже развёл, но и вернул ей девичью фамилию. Назвал имя на автомате. Значит, так тому и быть.
Расплатившись, он хотел отойти к термосу за новой порцией кофе — пусть и бурда, зато табаком от него нести не будет. Мятных драже в кармане не оказалось.
— Мужчина, наденьте, пожалуйста, бахилы, а для ребёнка посмотрите у нас под вешалкой тапочки, — бросила ему в спину администратор.
Нет, надо было все-таки побриться у сестры. Или ребёнок автоматом прибавляет года и ничего не попишешь? Да и какая разница, молодой он человек или не очень. На час всего прилепили ему роль папы.
Тимофей уже подружился с каким-то мальчиком и гонял по полу чужую машинку. Коленки грязные, но он не станет делать замечание. Мать постирает. В чем проблема?
Иннокентий присел на край дивана и краем глаза продолжил следить за племянником. Новый приятель тоже пришёл сюда с папой, потому, думал Иннокентий, мальчишки и возятся на полу. Другие нарядные мальчики и девочки чинно несут караул подле своих мам. Иннокентий окинул беглым взглядом второго папу: либо молодо выглядит, либо папой стал на восемнадцатилетие. От этой мысли захотелось шумно выдохнуть. В одном Лида права: он не хочет пока семью. Возможно, потому и жмется к Монике. Молодые девки делятся на два вида: одни хотят женить на себе, другие раскрутить на бабки, ну или два в одном и можно без хлеба. Нет, со взрослой финансово-устроенной женщиной лучше. До поры до времени, конечно, но зато не думаешь, как слямзить сыр и не попасться в мышеловку.
— Дорогие зрители, пожалуйста, проходите в зал.
Тимофей не в первый раз здесь. Даже не пришлось выталкивать вперёд, сам уселся на подушки, а Иннокентий устроился в последнем ряду в уголке. Можно вытянуть ноги и никому не мешать. За представлением он следил машинально: скользил взглядом по сцене, не вслушиваясь в слова. Даже глаза в какой-то момент прикрыл. Только в конце, поняв, что мучения подошли к концу, даже начал хлопать по просьбе одного из персонажей. Будили мышку, которая все никак не желала вылезать из теплой норки. Как и все дети, Иннокентий не сводил с дырки глаз и даже пару раз выкрикнул имя мышки или кличку — Соня! И вот появились ушки, чёрный носик и…
Подаваться вперёд было больше некуда — перед ним женская кудрявая шевелюра. Да и к чему лишние сантиметры — эти ресницы он узнал бы за километр. Пусть сколько угодно рисует чёрный носик и усики.
Иннокентий выругался и с опаской покосился на соседей: пронесло, удивился лишь внутренний голос.
