Прошел месяц. Эвфрозина, закалив как следует свою душураспутством, оставила монастырь, заехала проститься со своей семьей иотправилась осуществлять на практике усвоенные уроки безудержного либертинажа иузаконенного разврата. Как-то раз, позже, она нанесла нам визит; она рассказалао своей жизни, и мы, будучи развращены до крайности, не нашли ничего дурного вее образе жизни, не выразили ни малейшего сожаления и, в качестве последнегонапутствия, пожелали ей дальнейших успехов на выбранном пути.
— Должна признать, что она делает успехи, —сказала, обращаясь ко мне, мадам Дельбена. — Сотни раз у меня возникалоискушение сделать то же самое, и, конечно, я сделала бы это, будь мои чувства кмужчинам достаточно сильны, чтобы одолеть мою необычайную слабость к женщинам.Однако, милая Жюльетта, решив мою участь и на всю жизнь выбрав для меня этуобитель, небо любезно одарило меня весьма скромными желаниями к инымудовольствиям, кроме тех, которые в изобилии предлагает это святое место: удовольствия,которые могут доставлять друг другу женщины, настолько восхитительны, что одругих я и не мечтаю. Тем не менее я признаю, что кто-то может интересоваться имужчинами, для меня не является тайной, что кто-то может из кожи лезть, чтобыпокорить их, в конце концов, все, — что связано с либертинажем, мне подуше… Мои фантазии уносят меня очень далеко. И кто знает, может быть, явыходила за такие пределы, которые трудно себе представить простым смертным;может быть, меня одолевали такие желания, которые удовлетворить простоневозможно?
Основной принцип моей философии, Жюльетта, — продолжаламадам Дельбена, которая после потери Эвфрозины все больше и большепривязывалась ко мне, — это презрение к общественному мнению. Тыпредставить себе не можешь, дорогая моя, до какой степени мне наплевать на то,что обо мне говорят. В самом деле, каким образом мнение невежд может повлиятьна наше счастье? Только наша сверхделикатная чувствительность заставляет наспорой зависеть от него, но если, по зрелому размышлению, мы сумеем подавить всебе эти чувства и достичь той стадии, где абсолютно не зависим от этого мнениядаже в самых интимных вещах, тогда, и только тогда, хорошее или плохоеотношение к нам окружающих становится для нас в высшей степени безразличным. Толькомы сами определяем критерии нашего личного счастья, только нам решать,счастливы мы или несчастливы — все зависит лишь от нашей совести и, возможно веще большей мере, от нашей жизненной позиции, ибо только она служиткраеугольным камнем нашей совести и наших устремлений. Дело в том, —продолжала моя высокообразованная собеседница, — что человеческая совестьне всегда и не везде одинакова, почти всегда она есть прямое следствие образажизни данного общества, данного климата и географии. Например, поступки,которые китайцы ни в коем случае не считают недопустимыми, заставляют нассодрогаться от ужаса здесь, во Франции. Следовательно, если это самоенепостоянное понятие, зависящее лишь от широты и долготы, способно извинить иоправдать любую крайность, тогда только истинная мудрость должна помочь намзанять разумную среднюю позицию между экстравагантностью и химерами ивыработать в себе кодекс поведения, который и будет отвечать как нашимпотребностям и наклонностям, данным нам Природой, так и законам страны, где намвыпало жить. И вот, исходя из собственного образа жизни, мы должны выработатьсвое понятие совести. Поэтому, чем скорее человек определит свою жизненнуюфилософию, тем лучше, потому что только философия придает форму совести, а таопределяет и регулирует все наши поступки.
— Поразительно! — вскричала я. — Выходит, выдовели свое безразличие до того, что вас ничуть не волнует ваша репутация?
— Абсолютно не волнует, — спокойно, с улыбкойответила мадам Дельбена. — Более того: я получаю большое внутреннееудовольствие при мысли о том, что эта репутация дурная; если бы ее считалиобразцовой, мне было бы не так приятно. Никогда не забывай, Жюльетта: хорошаярепутация — это только лишняя обуза. Она не в состоянии вознаградить нас за всежертвы, которых она нам стоит. Те из нас, кто дорожит своей репутацией,испытывают не меньше мучений и страданий, чем те, кто о ней не заботится:первые живут в постоянном страхе потерять то, что им дорого, а вторые трепещутперед возможностью наказания за свою беспечность. Если, таким образом, дороги,ведущие одних к добродетели, а вторых — к пороку, одинаково усеяны шипами,какой смысл подвергать себя мучительным сомнениям, выбирая между этимидорогами, почему не посоветоваться с Природой, которая бесконечно мудрее нас, ине следовать ее указаниям? На что я возразила:
— Боюсь, что если бы я захотела принять ваши максимы,мадам, я бы пренебрегла многими условностями своего воспитания.
— Ты права, моя дорогая, — ответила она. —Однако я предпочла бы услышать от тебя, что ты боишься вкусить слишком многоудовольствий. Но в чем же состоят эти условности? Давай рассмотрим этот вопрострезво. Общественные установления почти в каждом случае проповедует тот, ктоникогда даже не интересуется мнением остальных членов общества, так что это нечто иное, как оковы, которые мы все должны искренне презирать, которыепротиворечат здравому смыслу: абсурдные мифы, лишенные всякого чувствареальности, имеющие ценность только в глазах идиотов, которые соглашаютсяподчиняться им, фантастические сказки, которые в глазах разумных иинтеллигентных людей заслуживают только насмешки… Но мы еще поговорим об этом,потерпи немного, моя милая. Только доверься мне. Твоя искренность и наивностьговорят о том, что тебе необходим наставник. Для очень немногих жизнь усыпанарозами, и если ты мне доверишься, ты будешь одной из тех, кто даже среди тернийнаходит достаточно цветов на своем пути.
Ничто не могло оставаться тайной в таком глухом приюте, иодна монахиня, которая почему-то особенно хорошо относилась ко мне, узнала омоих отношениях с аббатисой и встревоженно предупредила меня, что Дельбена —страшная женщина. Она отравила души почти всех пансионерок в монастыре, и,следуя ее совету, по меньшей мере пятнадцать или шестнадцать девушек уже пошлипо стопам Эвфрозины. Монахиня уверяла, что настоятельница — беспринципное,безнравственное, бессовестное создание, которое распространяет вокруг себямиазмы порока; в ее отношении давно были бы приняты самые строгие меры, если быне ее влиятельные друзья и высокое происхождение. Я не вняла этимпредостережениям: один лишь поцелуй Дельбены, одно лишь ее слово значили дляменя больше, нежели все самые убедительные речи. Даже если бы передо мной зиялапропасть, я бы предпочла спасению гибель в объятиях этой женщины. О, друзьямои! Существует какое-то особое извращение, слаще которого ничего нет: когдазов Природы влечет нас и когда появляется холодная рука Разума и оттягивает насназад, рука Вожделения снова подставляет нам лакомое блюдо, и впредь мы уже неможем обходиться без этой пищи.
Однако довольно скоро я заметила, что любезная нашанаставница оказывает знаки внимания не только мне, и поняла, что и другиеучаствуют в ее бдениях, где больше занимаются распутством, чем делами божьими.
