— Да, мама, — согласилась девочка, лишь бы не спорить. Она готова была на все, только бы поскорее вернуться домой.
Пока они стояли и разговаривали так, в распахнутом окне первого этажа показался мужчина в теплой суконной куртке, с приветливым и добрым лицом.
— Вам что-нибудь нужно? — крикнул он им, удивленный, что в такой холод по глубокому снегу женщина с девочкой добрались сюда.
— Нам — нет, — ответила мать ему резко. — А тебе?..
Такой была эта женщина, красавица Мария, женщина, давшая ей жизнь. Такой и видела ее сейчас Анна в своих воспоминаниях, навязанных этим падающим белым снегом.
Словно очнувшись от глубокого сна, графиня Больдрани Валли ди Таверненго вскинула голову и вернулась по оставленному в снегу следу к своей машине. Курт услужливо распахнул перед ней дверцу.
— Поехали! — приказала она.
Вскоре «мерседес» мягко затормозил на площадке перед ярко освещенной виллой. Вышедший навстречу старик сторож сам открыл дверцу и, улыбаясь, поздоровался с Анной. Это был тот самый человек, который тридцать пять лет назад спрашивал у матери, не нужно ли им чего.
— Как дела, Джованни? — спросила Анна.
— Не жалуемся, синьора, но… — и он замолк с печальным лицом, выражая скорбь по умершему хозяину.
Сквозь застекленную дверь за легкой кружевной занавеской Анна заметила фигуры в холле, и легкая досада промелькнула на ее лице.
— Кто там? — спросила она.
— Синьор граф, дети и адвокат Скалья, — ответил Джованни.
— Я же говорила ему, что хочу остаться одна.
Анна с раздражением смотрела на старика и медлила выйти из машины.
— Я этого не знал, — проговорил он с извиняющейся улыбкой, доброй и мягкой, как у верного пса.
— Я уезжаю, Джованни, — сказала она смягчившимся тоном. — Передайте им, что у меня еще есть дела.
Ей не было нужды придумывать другие объяснения, и старик поклонился, захлопывая дверцу.
— Разворачивайся, — велела Анна шоферу.
Она была богата и могущественна, могла приказывать и повелевать, и эта власть над людьми давала ей мимолетную иллюзию, что она может все — даже убежать от своего одиночества.
— Куда? — спросил Герман.
— К доктору Маши.
Да, кажется, это была неплохая идея, и, окончательно решившись, Анна откинулась на мягкую спинку сиденья, устало прикрыв глаза.
Когда Джанфранко Маши входил в редакцию, гул разговоров прекращался и раздавалась деловитая трескотня машинок, а карандаши художников тянулись к оставленным эскизам. Так было и в этот раз. Единственной сотрудницей, которая занималась делом и без него, была невзрачная секретарша, с любовью и тщанием поливавшая цветы. Фикусы с блестящими крупными листьями казались зеленым оазисом посреди безликой офисной обстановки.
— Где Пьеро? — спросил Джанфранко Маши, не столько нуждаясь в ответе, сколько для того, чтобы просто что-то сказать.
— Думаю, пьет кофе.
Одна из сотрудниц, самая молодая и красивая, оторвала глаза от разложенного на столе макета и вызывающе посмотрела на него. Она уже побывала в его постели и ей хотелось, чтобы он не забывал об этом.
— Один?
— Разве у нас пьют кофе в одиночестве? — заметила молодая женщина, намекая на то, что автомат с горячими напитками был местом сплетен и всех редакционных интриг.
Великолепный Джанфранко Маши склонился над столом, на котором верстался номер, и его красивые холеные руки стали перебирать разложенные здесь фотографии.
За каждым его движением следило двадцать пар глаз — он был здесь хозяином и властелином. Но выше, в кабинетах настоящих хозяев, отчитываться приходилось уже ему самому. Там Джанфранко ежедневно устраивали разносы. Журнал, который он редактировал, издавался на средства Больдрани, а как известно, кто платит, тот и заказывает музыку. В конце концов он к этому привык и приспособился, точно как сменил свой морской китель на кардиган от Армани.
— Проведем редакционную летучку, — сказал он, откладывая в сторону снимки, и взгляды сотрудников с повышенным вниманием устремились на него. Даже любители посудачить у кофейного автомата, лавируя между шкафами и письменными столами, с деловитым видом направились к нему.
Выждав, когда все рассядутся и затихнут, Джанфранко Маши начал свою речь. Его бархатистый, хорошо поставленный голос звучал ровно и спокойно с давно отработанными модуляциями и рассчитанными паузами, которыми он мастерски владел. Легкая ирония оживляла чисто деловой разговор, но ровно настолько, сколько того требовала обстановка. Редко улыбающийся, он делал это как-то особенно обаятельно и необычно: быстрая улыбка зажигалась и тут же потухала, словно огонек, в его серых глазах, лицо его вновь становилось серьезным. Все в редакции признавали его талант и авторитет, знали его хладнокровие и кошачью хитрость, и он всегда добивался того, чего хотел. Он знал секрет, как из просто газеты сделать газету, имеющую успех, и это чутье ему не изменяло.
Не успел он произнести и нескольких фраз, как на столе перед ним зазвонил телефон. Это было неожиданно, ибо авторы хорошо знали, что во время редакционной летучки звонить не положено, что оно священно и неприкосновенно.
— Слушаю!.. — сказал Маши, поднимая трубку.
Кто-то, по-видимому, хорошо знакомый, заговорил с ним на другом конце провода — разговор был короткий. Гораздо короче, чем те, что он вел с сотрудниками. Маши тут же ответил: «Хорошо». Сказал и, положив трубку, вышел из комнаты. Не попрощавшись, не добавив ни единого слова, покинул редакцию. Над столом с макетом повисла напряженная тишина.
— Маэстро Кароян внезапно прервал свой концерт, — съязвила хорошенькая сотрудница.
Анна услышала, как хлопнула входная дверь, и вслед за тем — мерные шаги мужчины, который шел через темно-красную залу, обставленную мебелью в стиле модерн. Это был апофеоз стиля, к которому Анна с ее безупречным вкусом питала отвращение, но странным образом ее собственная чувственность нуждалась именно в этих причудливых формах. Ей нравилось встречаться с Маши в этой обстановке, оправе их любовных утех. Он приходил сюда по ее прихоти, по первому ее зову, и она ждала его, обнаженная, под огненно-красными простынями, с нараставшим смятением прислушиваясь к его шагам.
— Я хочу жить… — сказала она ему хриплым голосом.
Джанфранко улыбнулся и начал медленно раздеваться перед ней. Он был красив той классической мужской красотой, которая делала его похожим на греческого бога, и в нетерпении ей казалось, что это сильное, возбуждающее ее тело ужасно медленно высвобождается от своих нелепых одежд. Она встала, отбросив простыни. Ее черные шелковистые волосы, обрамлявшие пылающее страстью лицо, ниспадали на обнаженные плечи, а хрупкая, но сильная фигура с упругим животом, гибкими бедрами и маленькими округлыми грудями казалась совсем молодой.
