В центре толпы мудрец сел прямо на землю и взглянул на спорящих.
— Добрый день, друзья мои!
Жители деревни в ответ смущенно пробормотали слова приветствия.
— Ты вовремя пришел, о мудрейший, — сказал отец Шубы. — Кому мы обязаны твоим визитом?
— Конечно же, Алой Роте, друг мой, — ответил мудрец.
Гар неожиданно напрягся, и Алеа даже испугалась, как бы он не переломился пополам.
— Когда я вышел приветствовать восход солнца, — объяснил мудрец, — на земле перед моей дверью был начертан знак тревоги, а рядом с ним другой — знак вашей деревни.
— Как они так быстро узнали? — пробормотал один мужчина.
— Да они же знают все! — шикнул на него другой. — Тише!
Я хочу послушать мудреца!
— Что же стало причиной беспокойства? — спросил мудрец.
Отец Шубы присел на корточки рядом с ним.
— Агнели ждала ребенка от моего сына, но отказалась жить с ним, потому что полюбила другого мужчину, а тот не ответил ей взаимностью. Этой ночью ребенок появился на свет, и Агнели наконец назвала имя его отца, но Шуба отказывается признать ребенка.
— Он обязан обеспечивать своего ребенка! — настаивал отец Агнели, сев рядом с мудрецом.
По очереди мужчины расположились кругом. Женщины облегченно вздохнули.
— Согласно обычаю, если родители ребенка не живут вместе, его растит вся деревня, — задумчиво произнес мудрец.
— Это так, о мудрейший, — сказал Шуба, — но мне не выпало счастья прожить с Агнели и одного дня.
— Ты имел счастье провести в ее объятиях ночь, — хмуро заметил один из юношей.
— Не правда! — с горячностью воскликнул Шуба. — Я был с ней всего час, не больше! Она сама отказалась провести в моих объятиях ночь, чтобы вместе встретить рассвет.
Среди собравшихся пробежал ропот.
— Он говорит правду.
— Верно, чувственное наслаждение лишь часть соития между мужчиной и женщиной.
— И притом малая, — добавил кто-то.
— Зато какое счастье проснуться, сжимая любимую в объятиях.
Алеа почувствовала, как местные мужчины выросли в ее глазах. Она встретилась взглядом с Гаром. Судя по всему, услышанное произвело немалое впечатление и на него.
— И ты настаиваешь, что отказываешься от счастья заговорить со своей дочерью, когда ей исполнится три года? — спросил мудрец.
Шуба открыл было рот, но передумал и ничего не сказал.
— А когда ей будет восемь, — продолжал мудрец, — придет ли она к тебе, чтобы показать выпавшего из гнезда птенца? Или же отвернется от тебя, как сегодня ты отворачиваешься от нее?
— Я не стану спать в одном доме с ней! — воскликнул Шуба, но на лице его уже читалось сожаление.
— Этого не будет, — подтвердил мудрец, — но мало кто из нас имеет все, что желал бы иметь, или получает от имеющегося всю ту радость, о которой мечтает. Уж лучше довольствоваться тем счастьем, какое мы имеем, радоваться тем малым радостям, что доступны нам, вместо того чтобы провести всю жизнь в напрасном ожидании чего-то большего.
Шуба с тоской в глазах посмотрел на ребенка, но все-таки продолжал упираться:
— Даже если я и не признаю ее своей, то все равно буду вносить свою лепту в ее воспитание наравне с другими мужчинами деревни.
— Верно, — заметил мудрец, — но не более того. Но тогда с какой стати она станет делиться с тобой своими радостями и горестями больше, чем с кем-то другим.
Шуба повесил голову, хмуро уставясь в землю. Собравшиеся не проронили ни слова.
— В таком случае твой конфликт — это конфликт с самим собой, — тихо произнес мудрец. — Чего бы ты желал для себя? Любви ребенка или мести за унижение?
Шуба продолжал тупо смотреть себе под ноги.
— Люди появляются на свет с пустыми сердцами, — продолжал мудрец, — по мере взросления мы наполняем их любовью и радостью, ненавистью и болью. Первое делает наши сердца легкими и лучистыми, второе — жесткими и тяжелыми. Скажи мне, с чем в груди ты хотел бы прожить всю свою жизнь — с алмазом или куском свинца?
Шуба с видимой неохотой поднял голову и медленно кивнул.
— Ребенок мой.
* * *
— Выходит, можно обойтись без суда и судьи, — негромко заметила Алеа, когда они с Гаром надевали заплечные мешки.
— Неужели? — удивился Гар и заглянул ей в глаза. — А я-то думал, что там был и суд и судья.
— Нет, там был учитель, и он давал советы, как жить, — с горячностью возразила Алеа.
— А разве судья не делает то же самое?
— Крайне редко! Кстати, а где же тогда его приставы и стражники? Почему я их не увидела?
— А еще полицейских, — добавил Гар. — Их ведь тоже не было видно. И все-таки они там незримо присутствовали. Кто-то же поставил в известность Алую Роту, а те — мудреца.
— То есть Алая Рота — что-то вроде судебного пристава?
— Или по меньшей мере околоточного надзирателя.
Пришлось прекратить разговор, потому что к ним, в сопровождении доброй половины деревни, подошел Шуба с родителями.
— Благодарю тебя, о женщина, что спасла жизнь моему ребенку, — произнес он, воздев к Алеа сложенные ладони.
Алеа едва не брякнула, что он должен благодарить Гара, но вовремя остановилась.
— Всегда рада помочь, друг мой. Твоя радость — и моя тоже.
— Да будет так всегда! — воскликнул Шуба. — Позволь мне в память о нашей общей радости преподнести тебе подарок!
Он раскрыл ладони, и у девушки перехватило дыхание — там сидела золотая птичка. Вместо глаз у нее были вставлены рубины, а по кромке крыльев переливались алмазы.
— Я не могу принять столь дорогой дар за пару часов работы, — воскликнула она в замешательстве.
— Нет, за жизнь моей дочери, — поправил Шуба и положил птичку ей в руку. — Возьми мой дар, о женщина, и всякий раз как будешь смотреть на него, помолись за меня и Агнели.
Алеа заглянула юноше в глаза и увидела там мольбу. А еще поняла, что кто бы ни был сейчас мил сердцу Агнели, Шуба продолжал любить ее.
— Я буду молиться за вас обоих, — пообещала она, — нет, лучше за всех троих.
К ней подошла мать юноши.
— Спрячь птичку поглубже в свой мешок, моя милая. По дорогам по-прежнему рыщет генерал Малахи со своим отребьем. Пусть они и величают себя солдатами, но как были бандитами, так бандитами и останутся.
— Мудрец говорит, что генерал покорил еще одну деревню, — произнес кто-то из мужчин, насупив брови.
— Так и вам известен этот предводитель разбойников, — заметил скрипучим старческим голосом Гар.
