Голову сжимает от жарищи и ожидания чего-то дурного. Надо было послать земледержца во мрак, чтоб не лез туда, где ничего не смыслит, да и дело с концом.
– Дубина помер, – говорит Бородач.
Первые мои чувства – возмущение и досада: нам что, других трудностей мало? Что значит – помер? Зачем он помер? Кто ему разрешал?
Потом в груди что-то дергает и сжимает, да крепко так, аж дыхание сбивается. Эк пробирает меня, старый делаюсь, что ли? Мало в обители перемерло недоделанных хмурей, велика ли разница между ними и полноценной твориной?
– Как – помер? – спрашиваю я поскорее, пока горло не сжало тоже, и голос не начал дрожать.
Делается трудно дышать, будто на груди моей сидит дракошка, во рту становится горько и кисло, а слова Бородача глушит шум волн. Отчего-то расшумелось озеро, а может, то речка вышла из берегов и грохочет прям под стенами, оттого я слышу лишь обрывки: «Самовольно влез… людей похищали… вроде городовой замешан… только отписать успел… кто ж такое позволит…».
Ну, помер – и ладно. Тут и без того всё летит во мраковый зад, всё, во что мы вложили свои жизни и свои жертвы, последние, отчаянные, главные – эх, всё оно рушится, и наших рук уже не достаёт, чтоб удерживать вожжи. Хмурей с самого начала-то было слишком мало, а теперь еще целая куча их неизвестно куда пропала, и Дубина – ну что Дубина, просто еще один камешек в этой куче, который, выходит, тоже пропал, но известно куда. Невелика разница.
Я киваю и хочу сказать: ну, наше дело маленькое – делать то, что мы еще можем сделать, то бишь теперь просто нужно кого-то, значит, поставить на северо-западное приграничье вместо Дубины. Но из-за шума в ушах, из-за дурной накатившей тошноты я не могу сообразить, кого из хмурей можно туда отослать. В грудь чего-то вонзается и разливается болью на полтела – будто меня насквозь прошил горящий болт, как бывало в прежние годы. Война что, уже началась?
Я хочу посмотреть, что прострелило мою грудь, но не могу опустить голову. Сглатываю, но горький ком намертво застрял в глотке. Волны шумят всё громче, вот-вот они накроют обитель ко мраковой матери, а мы еще не придумали, кто ж будет жить заместо Дубины. Нужен кто-то большой, кто закроет огромную дыру в приграничье.
– Гном, – пытаюсь выговорить я, только губы не хотят шевелиться.
Потом припоминаю: Гнома нет, он куда-то делся. И кто-то еще вместе с ним. И еще кто-то.
– Веснушка! – хочу хлопнуть себя по лбу, но руки не поднимаются, а вместо слов вырывается только сипение.
Бородач орёт и этим мешает мне думать. Я хочу сказать, чтобы он заткнулся, но тут стена поднимается и бьет меня в плечо и в висок. Да что такое с ними со всеми? Что я хотел сказать?.. Веснушка! Чего с ней?
Мир переворачивается, чьи-то башмаки оказываются прям у меня перед глазами, кто-то трясет меня одной рукой за плечо и что-то орёт; я знаю – это слова, но не могу понять, чего они значат. Потом перед глазами расплывается, рот, кажется, едет на щеку, зато в мыслях делается тепло и ясно. Я вспоминаю: Веснушка не может быть вместо Дубины, она после пропажи Накера одна отдувается в Подкамне. А Накер пропал, и Гном пропал, и Птаха пропала, а еще Сохач и Мел пропали и не шлют вестей из дворца земледержца. А остальные хмури в своих землях при деле, и нам просто некого ставить в северо-западное приграничье вместо Дубины. Значит, мы ничего сделать не можем, а тогда и тревожиться нам не о чем.
Я закрываю глаза и выдыхаю, успокоенный.
Накер
Вчера я думал, что сошел с ума. Потом думал – это Хмурая сторона спятила. Я снова и снова дергал на себя её полог, я чувствовал его, но не мог зацепиться, он растворялся, ускользал, издевался.
Я очень долго сидел под городской стеной среди лачуг и не мог понять, что мне теперь делать. Хмурый мир закончился, или мы закончились для него? Время упущено, ничего нельзя исправить, потому мне и пытаться не дают? Что я должен теперь делать со своей главной задачей и что я должен делать этой ночью, сидя в другом конце города и не имея представления, как добираться до заезжего дома…
Да что там заезжий дом, я растерялся в целом мире, в мире ночи, командных стражничьих голосов и чужих людей, как будто две луны уже проглотили день и не осталось ничего, за что можно цепляться, что нужно делать, куда стоило бы идти.
– Да пошла ты во мрак, – сказал я и поднялся на ноги. – Сколько можно таскать меня в поводу, как лошадь?
Колпичка на плече встрепенулась. Стену в этом месте густо оплетал дикий виноград, чахлый, но уж как-нибудь я через неё переберусь. Заберу Тень и уеду в Подкамень. Мне с самого начала нужно было уехать в Подкамень, я готовился к этому многие годы, добывал это назначение зубами, когтями и кровавыми мозолями – с какой стати теперь я должен бегать по каким-то городам от каких-то людей, как преступник, как бродяга? Наставники думали, я должен сделать что-то большое и важное в Загорье – ну, значит, они думали неправильно, потому что Хмурая сторона больше не желает иметь со мной дела и…
Я остановился, не дойдя до стены. И чем я буду заниматься в Подкамне, если Хмурый мир так и останется закрыт для меня – руду копать?
Что я буду делать где угодно в этом мире?
Что будут делать в нём Птаха и Гном, ну и другие хмури тоже?
А кто оторвет головы энтайцам? Кто наломает их по кусочкам, сожжет и пепел развеет над выгребной ямой?!
Может быть, мне просто снова нужно Пёрышко, подумал я, обрывая листья с хрупких сухих лоз, и тут же моя спина покрылась холодным потом. Я никак не мог вспомнить, есть ли у меня Пёрышко, ну кроме той единственной фляги, что дала мне Птаха еще в Энтае. Старый Пень настаивал, чтобы мне положили хороший запас зелья в седельные сумки, а я, кажется, с пьяной удалью возражал, что теперь Пёрышко мне не потребуется никогда, и пусть только попробуют засунуть его мне в сумку – тут же выкину.
– Вроде не выкинул, – сказал я вслух, чтобы успокоить себя. – Если оно там было, то точно не выкинул.
– Бар-рахло, за борт, за борт! – неуверенно пророкотала колпичка.
– Утихни, – велел я, и птица замолчала, но тут же ущипнула меня за ухо.
Я отошел от стены, постоял, глядя в небо. Потом постоял, глядя на лачуги. Из темноты выкатились две тощие псины, прошуршали мимо, что-то упоённо вынюхивая.
Быть может, мне нужно снова найти било, взять нож да полоснуть себя по ладони. Найдется же где-нибудь в этом городе било?
Прохладный ночной воздух сдул с меня злость, и я удивился, что только что у меня было так много сил, потому как теперь они разом закончились.
– Пойдем спать, – в конце концов сообщил я колпичке. – Я устал, замерз и не в силах искать дракошку по ночным лесам. А если по дороге нас зацапает стража – пускай Хмурый мир без меня разбирается со своими таинственными знаками и рожи пусть сам себе корчит.
– Мудро, сла-авно! – обрадовалась птица.
