– Старичок, «деньги потом» – это чаще всего «деньги никогда». Гонорар надо требовать вперед! Вот я взял авансом за три дня полторы тысячи долларов.
– Хорошо, допустим, сейчас он дает нам деньги. Дает, дает… Но мы же в плену! Потом он придет и деньги отберет.
– Я тоже об этом думал, – пригорюнился Дудаков. – Но знаешь, что Синеносов говорит?
– Знаю: хочет уехать за границу чистеньким, чтобы его Интерпол не разыскивал.
Дудаков сиял. Как все безвольные люди, он уговорил себя, что если ничего не делать, то все само решится наилучшим образом. Подбивать этого тряпочного человека на восстание было просто глупо. Но Блинков-младший не жалел о потерянном времени: кое-какие уроки корреспондента «ЖЭ» ему пригодились. Когда вернулся Синеносов с раскладушкой и микроволновкой, Митек прикинулся Дудаковым номер два:
– Что ж вы мне раньше-то все не объяснили?! Я хочу, чтобы мне платили, как Игорю! И ролики! И музыкальный центр! А видик почему не принесли?!
– Тогда и мне микроволновку, чтобы вам два раза не ходить, – подлез Дудаков.
Купец первой гильдии смотрел на спевшуюся парочку с двойным чувством: губы у него улыбались, а глаза были гадливые.
Глава XXIIНаследство купца первой гильдии
В подвале не было дня и ночи. Блинков-младший проснулся в полной темноте и чиркнул зажигалкой. Часы показывали девять – утра или вечера?
Ого! У его раскладушки стояла коробка с видеодвойкой, на ней ролики, а сверху еще и налобный фонарик на резинке. Вчера этого не было. Похоже, Разгильдяй обрадовался, что подкупил и второго пленника, и решил сыграть в Деда Мороза. Что ж, спасибо тебе, враг, особенно за фонарик. Теперь можно разведать пути к бегству.
На всякий случай отвернувшись от спавшего Дудакова, Митек стал разглядывать парабеллум. Вот за эти два выступа, похожие на лягушиные глазки, надо тянуть. Может, не назад, как в других пистолетах, а вверх? Затвор взведется, из обоймы всплывет патрон. Потом затвор надо отпустить, и он задвинет патрон в начало ствола, которое называется патронником. Только после этого из пистолета можно стрелять, а так он, считай, не заряжен…
Дудаков заливисто всхрапнул. В полной тишине его рулада прозвучала, как гром! Он неожиданности Блинков-младший выронил парабеллум, сжался – вдруг бабахнет?! Да нет, ерунда. Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Испуг прошел, и Блинков-младший снова занялся парабеллумом. «Лягушиные глазки» еле заметно поддавались. Значит, механизм не заржавел. Но потом затвор во что-то упирался, и сдвинуть его дальше было невозможно.
Блинков-младший провозился минут пять, повторяя то, что уже делал раньше: поднимал предохранитель, опускал предохранитель; тянул затвор на себя, тянул вверх. Так и не придумав, что бы еще попробовать, он сунул парабеллум под подушку и стал надевать ролики. Дудаков то заливался, то хрюкал, как Полинин поросенок. Гадам вообще не везет в жизни: маленький он, Дудаков, губошлепый, жадный, да еще и храпит. Может, потому и гадом стал…
Напялив на лоб резинку с фонариком, Митек покатил в беспросветную тьму подвала.
Трехсотлетние кирпичные своды были пошире, чем тоннель метро, и поуже, чем станция. Земляной пол пел и лязгал под роликами, как бетонный. Видно, его специально чем-то утрамбовали, и как следует – на века хватило… В луче фонарика метнулась черная голохвостая крыса. Это был добрый знак. Ведь она что-то ест! Значит, из подвала должен быть другой выход, кроме шахты лифта.
Сначала Блинков-младший ехал медленно, вертя головой с фонариком. Вокруг ничего не менялось, и незаметно для себя он разогнался. Крысы попадались еще несколько раз. Они не успевали удрать и застывали, блестя черными бусинками глаз.
Ролики побежали хуже, и звук, с которыми они лязгали по полу, стал глуше. Со сводов капало. Судя по всему, Блинков-младший добрался до той части лабазов, которая наверху, на земле, была взорвана.
Из темноты вдруг вынырнуло что-то светлое, Блинков-младший тормознул, и тут пол показал, что он все-таки земляной, а не бетонный. Сошка тормоза ушла в него глубоко, Блинков-младший слишком резко остановился, клюнул носом и врезался в какие-то ящики. Стало темно. Руки во что-то вляпались; хотелось думать, что это раскисшая от влаги земля. Блинков-младший потряс погасший фонарик, и вспыхнул свет. В глаза бросилась крупная надпись на ящике: «СТЕКЛО» и выжженные клейма с российскими двуглавыми орлами. Какие-то они были неправильные: перья растопырены, над головами корона…
Ба, да это же дореволюционные орлы! В ящиках товары, припрятанные в семнадцатом году прадедушкой Разгильдяя!
Ящики громоздились до потолка. За много десятилетий они просели под собственной тяжестью; кое-где доски еле держались. Блинков-младший оторвал одну, посыпались гнилые опилки. Он просунул руку поглубже, и вдруг ящик словно взорвался! Со всех сторон из него полезли крысы. Одна, ошалев от неожиданности, бросилась Митьке на грудь. Неизвестно, кто больше испугался, но победил сыщик: стряхнул негодяйку и пнул пластмассовым роликовым башмаком.
Что же это за «стекло» такое? Оторвав еще одну доску, Митек добрался до содержимого ящика: что-то вроде ваз, только без дна. Он покрутил «вазу» так и этак и, наконец, сообразил: стекло для керосиновой лампы.
Где накатом, где шагом по раскисшей земле Блинков-младший передвигался среди ящиков, бочонков, сгнивших мешков и рогожных кулей. Многие были открыты – видимо, купец первой гильдии осматривал прадедушкино наследство. В годы разрухи оно сделало бы счастливой не одну семью, а сейчас годилось в лучшем случае на металлолом. Заржавевшие спекшиеся гвозди, рассыпающиеся в труху штуки материи, железки, похожие на огромные кривые топоры (Блинков-младший решил, что это лемеха для плугов, но не был уверен).
Желтоватый свет фонарика стал мешаться с дневным. Блинков-младший поднял глаза и далеко вверху увидел небо. Щель была узкой и мраморно светилась по краям. Снег! Пробиться через него, а там… Он полез на ящики. Подгнившие доски отрывались, под ногти впивались занозы.
Треск, стук – тра-та-та-та-та! Из-под оторванной доски посыпались пуговицы, тысячи латунных позеленевших пуговиц. Ящик перекосился, и другие, лежавшие на нем сверху, поползли на Блинкова-младшего!
Он застыл, боясь шелохнуться. Движение остановилось, только пуговицы продолжали выкатываться по одной. Стук, стук, стук по доскам – как из плохо завернутого крана. В грудь Блинкову-младшему упирался окованный ржавой жестью угол ящика, на нем стояли еще три. Они угрожающе кренились. На глазах у Митьки разбухшая от сырости гнилая доска стала медленно отрываться вместе с державшими ее гвоздями. Желто-зеленые пуговицы таращились из щели. Как только доска оторвется еще на полсантиметра, пуговицы посыплются, ящики просядут, и верхние упадут на Митьку.
До земли было метра два. Спрыгнуть? Ящики все равно упадут, только быстрее и не три верхних, а весь штабель.
