– Ты действительно чуток перегибаешь палку, Холден, – тихо говорит он. – Что плохого в общении с Хантерами? По-моему, никаких проблем.
– Ладно! Ладно, – огрызается Холден, качает головой, со вздохом откидывается на кровать и смотрит в потолок.
Крылья его носа все еще раздуваются от гнева.
– Идиотская ситуация, но катись оно все… Справлюсь.
– Ну вот. Неужели так сложно? – говорю я с легкой улыбкой, однако он не обращает на меня внимания.
Понимаю, ему неуютно в компании Джейдена и Дэни, но уверена, что по мере общения он освоится. Ясное дело, Холден злится, что мы с Уиллом вдвоем на него насели. Я подсаживаюсь к нему на кровать, шутливо обхватываю руками его поджарое тело и прижимаюсь щекой к его груди. Он не обнимает меня в ответ, но и не отталкивает. Позже ему обязательно станет лучше, так что сейчас довольствуюсь хотя бы этим.
– Раз вы снова дружите, – говорит Уилл, подвигаясь к краю стула и болтая джойстиком на проводе, – то оба придете ко мне на вечеринку в следующем месяце, да?
– Ты закатываешь вечеринку? – интересуюсь я, не отрываясь от Холдена. – Помнится, в прошлый раз год назад кто-то разбил зеркало?
– Ага, – вздыхает Уилл. – Но не из дорогих. Мама все равно его терпеть не могла. Пятнадцатого числа папы не будет в городе, и она разрешила устроить еще одну пирушку, если захочу.
Он делает паузу, заговорщицки ухмыляется и продолжает:
– А я, разумеется, хочу, еще как. Так что приглашайте кого пожелаете.
– Выпивка разрешается, верно? – бурчит Холден.
Он все еще мрачен, однако, судя по любопытному взгляду, известие о вечеринке пробудило в нем интерес. Просто он его тщательно скрывает.
– Ага, – смеется Уилл. – Только не до такой степени, чтобы вас выворачивало на заднем дворе. Может, теперь вернемся к игре?
Он взмахивает джойстиком в направлении телеэкрана, побуждая Холдена поскорей снять паузу.
– Максимум два игрока, так что, Кензи, извиняй. Можешь посмотреть со стороны.
– Да ничего, – отвечаю я, выпускаю, наконец, Холдена из объятий и выпрямляюсь.
Желая напоследок чуточку поднять ему настроение, сжимаю его плечо.
– Я пойду, мне еще домашку делать.
– Не везет тебе, – говорит Уилл. – До встречи в школе.
Я направляюсь к двери, а Холден поднимает с пола джойстик и включает игру, никак не реагируя на мой уход. Меня это не сильно огорчает: по крайней мере, Уилл взмахивает мне рукой на прощанье, обернувшись через плечо, и снова отворачивается к экрану.
До дома мне пять минут езды, и вот я уже заезжаю в наш глухой переулок. Странно, но дом погружен во тьму. Ни одного огонька не горит, даже на крыльце, что весьма неожиданно, поскольку у входной двери свет включен всегда на тот случай, когда я поздно возвращаюсь с работы. Паркуюсь у тротуара и глушу двигатель в полнейшем замешательстве. Насколько мне известно, мама сегодня ночью не планировала никуда уходить. Папа вполне мог отправиться по срочному вызову, но зачем покидать дом маме?
Вылезаю из машины и бросаюсь к крыльцу, судорожно роясь в сумке в поисках ключей. Подспудно меня гложет тревога. Тычу ключом в скважину, но он почему-то не поворачивается. Дергаю дверную ручку, поворачиваю, пробую снова. И лишь спустя несколько секунд отчаянных попыток до меня доходит, что дверь не заперта. Значит, кто-то дома.
Задержав дыхание, медленно открываю дверь и вглядываюсь в темный проем. Через минуту глаза привыкают к сумраку, и я молча захожу внутрь. Дом окутан мрачной, холодной тишиной. Слышно, как в кухне капает кран, однако все мое внимание обращено на маму.
Она сидит на нижней ступеньке лестницы, безмолвная и неподвижная, прижав колени к груди. На лицо выбились прядки, остальные волосы заколоты назад. Былая уверенность на ее лице померкла: губы стали тоньше, их уголки опустились вниз, щеки впали. Но что пугает меня больше всего – потерянный, опустошенный взгляд ее темных глаз, устремленный на маленькую розовую рамку в руках. Воплощение горького отчаяния и боли. Рядом с ней на полу стоит бокал вина и почти опустошенная бутылка, а напротив – имя потерянного ребенка.
Я сглатываю комок в горле и делаю осторожный шаг ей навстречу.
– Мама?
– Сегодня ей бы исполнилось четыре года, – шепчет она надломленным голосом, не сводя глаз с рамочки, и кажется отрешенной от реальности.
Мама подносит бокал к губам, делает долгий глоток, а затем ставит его обратно. И тут ее нижняя губа начинает дрожать.
– Как бы она захотела отпраздновать день рождения? – взывает она к тишине. – Какой бы торт попросила? Какое мороженое?
Мы обе знаем, что на эти вопросы нет ответов. Ее страдальческие глаза наполняются влагой, по щеке стекает слеза и срывается с подбородка. И еще одна, и еще…
– Она бы любила шоколадное, как ты? Или ванильное, как папа?
– Мам, – бормочу я, пытаясь ее утешить, однако мой голос звучит надтреснуто.
Не могу видеть ее в таком виде: слабую и с разбитым сердцем, ведь ничто в целом свете не сможет помочь горю. Внезапно мои щеки тоже становятся мокрыми, я начинаю утирать собственные слезы, подхожу к маме и сажусь на ступеньку рядом с ней. При взгляде на имя Грейс на меня накатывает волна тошноты.
Мама права. Малышка-сестра уже бы выросла. Сегодня ей исполнилось бы четыре. Она бы ходила в детский сад, познавала новое. У нее были бы забавные детские особенности и привычки, которые мы бы обожали.
Родители всегда считали Грейс чудом. После нескольких лет безуспешных попыток они и надеяться перестали на второго ребенка, смирились с мыслью, что у них будет только один. Я. Но когда мне было тринадцать, они усадили меня в гостиной и с широкими заговорщицкими улыбками сообщили долгожданную новость: скоро у меня появится сестренка, и нас станет четверо. Мы были так взволнованы. Я прижимала ладошки к маминому животу, чувствуя, как малыш пинается. Папа подпевал радио, наводя порядок в комнате на втором этаже, предназначенной для детской. Мама купила крошечную розовую одежду и уложила в новый комод.
Прошло четыре года, но мы до сих пор не знаем, почему потеряли Грейс. Она была здоровенькой, однако не выжила. Многие случаи мертворождения необъяснимы, и, к сожалению, о причинах нам так и не сообщили. Врачи лишь развели руками, и, мне кажется, именно из-за отсутствия обоснований нам так сложно прийти в себя. И мама винит только себя.
– Четыре года, – шепчет она, качая головой, но, несмотря на душевную боль, не отводит взгляд от рамки.
Слезы текут по ее щекам.
– У нас должно было быть две красавицы-дочки, – тихо произносит она, после чего не выдерживает и начинает рыдать, не в силах больше сдерживать эмоции.
Опустив голову, мама прижимает ладонь к губам, чтобы заглушить всхлипывания.
– Две…
