С того самого первого дня в качестве салаги я чувствую себя совершенно новым человеком, за исключением одной очень важной вещи. Я всё ещё хочу оглядеться по сторонам и завопить от восторга: «Вы можете поверить, что мы здесь? Разве это не здорово?»
Мне нравится, что несмотря на всё – и порой это было крайне тяжело – я сумела сохранить эту радость.
Когда первый день подходит к концу, после ужина мы с Марией прощаемся с Бьянки, Дель Орбе и Пьерром, забираемся под одеяла и моментально вырубаемся. Но даже полное изнеможение приносит удовлетворение. Мы слишком устаём, чтобы думать о том, что же за новое «туда» нас ждёт, а это как раз та передышка, которая мне нужна.
Я сплю мертвецким сном, и когда будильник пытается поднять меня на утреннюю пробежку, мне кажется, что за окном ещё середина ночи. Я открываю глаза и вижу, что Мария потягивается в своей кровати. И тогда до меня доходит, что всё почти закончилось, и я могу пересчитать по пальцам одной руки количество дней, которые проведу в этой казарме в одной комнате с Марией.
– Почему ты так зловеще на меня смотришь? – сонным голосом спрашивает Мария, садится и опускает ноги на пол.
– Ну хорошо, признаю, я смотрела на тебя, но поспорю с тем, что смотрела зловеще, скорее уж печально, – поправляю её я, пересекая комнату, чтобы зажечь свет.
Мария жмурится от резкого света, что заливает нашу комнату.
– Печально, – повторяет она, моргая и пытаясь приспособиться к искусственной яркости.
– Задумчиво, потому что до меня только что дошло, что нам недолго оставаться соседями, – говорю я, доставая из шкафа одежду для бега и забирая кроссовки.
– Я печалюсь по этому поводу уже несколько недель, а ты говоришь мне, что это дошло для тебя только сейчас? – Мария трёт глаза и широко раскрывает рот в особенно долгом зевке.
– Нет, я хотела сказать...
– Я лучший друг, чем ты, Дэнверс, – говорит она, хватая косметичку. Затем открывает дверь.
– Ты во всём лучше меня, Рамбо, – говорю я.
Она разворачивается и улыбается, но прежде чем кто-либо из нас успевает впасть в истерику, Мария исчезает за дверью.
Я заканчиваю одеваться как раз к тому моменту, как Мария возвращается из ванной. Сижу на кровати, погрузившись в свои мысли. Я успела надеть одну кроссовку, а вторая слабо покачивается в руке.
– О, нет, – автоматом говорит Мария.
– Я собираюсь произнести речь, – объявляю я, поднимаясь.
Вторая кроссовка продолжает болтаться.
– Короткую речь или речь Дэнверс? – спрашивает Мария, не в силах удержаться от улыбки.
Я торжественно вытягиваю одну руку, требуя тишины.
– Я знаю, что мы начали соседками по комнате и потом стали друзьями, но я буду польщена, если... – Нет. Я загнала себя в своего рода речевой угол.
Я пытаюсь начать сначала.
– Я считаю тебя своей сестрой, – говорю я громко и механически, словно бы за то время, что Мария была в ванной, я повредила барабанную перепонку.
Я по-прежнему непонятно почему держусь за кроссовку, словно это список, переполненный перечнем наших неотъемлемых прав. Мария молчит. Я прочищаю горло.
– Вот и всё. Вся моя речь.
А затем я кланяюсь. Сама не знаю, почему. Я плюхаюсь на кровать и начинаю натягивать вторую кроссовку.
– Мне кажется, что мы застряли в обществе друг друга на всю жизнь с того самого первого дня, как поднялись в воздух на «Мистере Гуднайте». Помнишь этот день?
Мария подходит и садится рядом со мной на постель.
– Каждую секунду, – говорю я.
– Ты впервые полетела на нём, а я стояла рядом с ангаром тридцать девять вместе с Бонни в ожидании тебя и переживала заново каждый момент нашего полёта, – говорит Мария.
Я киваю.
– Я помню.
– Ты выпрыгнула из той кабины, подбежала ко мне и...
– Я обняла тебя, – говорю я.
Мария пожимает плечами. У меня по щекам текут слёзы.
– С того самого момента я считаю тебя своей сестрой, – говорит Мария, но её обыденный тон выдают заполненные слезами глаза.
Я сглатываю.
– Я понятия не имею, что я такого сделала, чтобы заслужить такую подругу, как ты.
– Ты не просто заслуживаешь такого друга, как я. Ты заработала себе такого друга, как я, – говорит она.
Я плотно сжимаю губы, пытаясь совладать с эмоциями. Не помогает. Разумеется, не помогает. Могла бы уже и привыкнуть.
– Дружеские обнимашки будут выглядеть странно, не так ли? – спрашиваю я.
– Мы пересекли Рубикон странных поступков много месяцев назад, Дэнверс, – говорит Мария, наклоняясь ближе и сгребая меня в объятия.
– Я застряла на Рубиконе странных поступков на долгие годы, – шепчу я ей в ухо, и Мария смеётся.
* * *
Спустя несколько минут мы выбегаем на поле.
– Вы опоздали, – замечает Бьянки.
– Мы плакали и обнимались, – с улыбкой говорю я.
– Я так и знал, что вы, девочки, занимаетесь этим в своих комнатах, когда нас нет рядом, – практически себе под нос бормочет Дель Орбе.
– Думаю, сегодня нам не нужно особенно напрягаться на пробежке. Второй день Признания самый тяжёлый, а завтра нам ещё гонку к скале бежать, – говорит Мария.
– А это восемь километров, – добавляю я.
Мы начинаем разминать наши упругие икры и руки, всё ещё саднящие после вчерашних нагрузок.
– Так что, вы расскажете нам, из-за чего плакали и обнимались? – спрашивает Бьянки.
– Я буду очень скучать по всему этому, только и всего, – говорю я, оглядываясь по сторонам и широко распахивая руки, словно собираюсь обнять всю нашу группу одним движением рук.
– О, нет, – Пьерр упирает руки в бёдра, смотрит в небеса и начинает часто моргать. – Я боялся этого момента. – Он начинает кружить по полю, плотно сжав губы и качая головой. – Так и знал, что расчувствуюсь. – Наш малыш Пьерр. Такой эмоциональный.
– Дэнверс произнесла речь, – говорит Мария, усаживаясь на плац, чтобы лучше размяться.
– У нас есть ещё три года, Дэнверс. Это, – Бьянки обводит всех нас жестом, – никуда не денется.
– Здесь я это знаю, – я касаюсь пальцем головы. А затем прикладываю руку к сердцу. – Но не здесь.
Я по очереди смотрю каждому в глаза.
– Слишком нелепо?
Мария улыбается мне и качает головой. Пьерр к этому моменту уже совсем расчувствовался, а Дель Орбе натянул воротник футболки на лицо, чтобы спрятать слёзы.
– Нет, вовсе не нелепо, – говорит Бьянки, его рот сжат в тонкую линию, – я всё понял. – Мы все смотрим на непроницаемого Бьянки, ожидая, когда его броня даст трещину. Даже ни намека.
