Пассажирский поезд «Петербург — Ревель» отправлялся с Балтийского вокзала в 11 часов 55 минут ночи и имел в своем составе вагоны всех трех классов. Тараканов купил билет во второй. Специальных мест для спанья в поезде не было, но два соседних сиденья были свободны, и он прекрасно выспался. Ровно в 10 утра поезд остановился у перрона Ревельского вокзала. Отказавшись от услуг носильщика, Тараканов перехватил свой потертый чемоданчик и направился к стоянке извозчиков.
— Сколько до Никольской?
— Пятнасать копеек.
— А за гривенник не поедем? — удивленный такой низкой ценой, Тараканов стал торговаться только по питерской привычке — в столице при езде без ряды на извозчиках можно было разориться.
— Нет. Плата по таксе, а такса пятнасать копеек.
— Вот те на! Извозчик и про таксу вспомнил. И карточка с таксой у тебя есть?
— Есть. Имет карточка положен каштий исвосщик. — Возница указал Тараканову на прибитую к экипажу жестянку.
— Ого! Ну коли так, то поедем за пятиалтынный.
Полицмейстер его отправил к своему помощнику, тот к приставу третьей части, на территории которой произошло убийство, ну а пристав пригласил к себе своего помощника, не имеющего чина Якобсона, и перепоручил Тараканова его заботам.
Помощник пристава — маленького росточка белобрысый немец — провел столичного гостя в свой кабинет и предложил чаю. Тараканов не отказался и, отхлебнув ароматного напитка, попросил:
— Расскажите, пожалуйста, все, что знаете по этому делу.
— Знаю я немного. Покойный, здешний уроженец, последние лет тридцать жил в столице и приехал в наш город всего пару месяцев назад. Ему тут место предложили, в Балтийском торгово-промышленном банке, инспектором. Приехал он с женой, сын у него уже взрослый, учится в Петербурге, в университете. Должность у Лантайса была хорошо оплачиваемая, поэтому они сняли домик на Песочной. Небольшой, в три комнаты с кухней, но зато со своим садиком. Там-то Лантайса и убили. Он любил после службы посидеть в саду, в беседке, выкурить трубочку. Случилось это тридцатого апреля, около восьми часов вечера. Жена с прислугой услышали выстрел в то время, когда хлопотали на кухне. Сначала они и не поняли, что произошло, — ну хлопок и хлопок. Потом жена стала мужа ужинать звать, звала-звала, а он все не идет. Она к беседке подошла — а муж лежит в луже крови. Мадам Лантайс в обморок. Кухарка ждала господ, ждала — не дождалась, решила проверить, чем они занимаются, вышла в сад и обомлела. Но в обморок не упала, покрепче хозяйки оказалась. Вызвали нас. Мы с околоточным всю округу прочесали, ничего не нашли. Жена утверждает, что врагов у ее мужа не было, в банке тоже так говорят. Он вообще человек в городе новый, просто не успел бы врагов завести.
— А может, растрата?
— Он доступа к деньгам не имел, он сам ревизиями занимался, растратчиков ловил.
— Так, может, поймал кого?
— За все время службы в Ревеле Лантайс успел провести только одну ревизию: в Гапсальском отделении банка. Сразу же после его убийства там провели повторную ревизию, самую тщательную. Никаких нарушений не обнаружили. Я склоняюсь к версии убийства по неосторожности. Может быть, кто-то револьвером баловался, выстрелил нечаянно.
— А с вдовой можно поговорить?
— Можно. Только она в том доме больше не живет, не по карману он ей стал. Она на Гоахимтальскую перебралась, на самую окраину. Бедная женщина…
Такса до дома вдовы от полицейского управления составляла шестьдесят копеек. Извозчик попался русский, поэтому Тараканову удалось сторговаться за рубль в оба конца, с ожиданием.
На вдову было страшно смотреть. Его встретила седая, переставшая за собой следить женщина. От разговора она не уклонялась, но на вопросы отвечала как-то механически, так, как будто твердила вызубренный, но непонятый урок.
Ничего нового она сыщику не сказала.
В конце беседы женщина все-таки не выдержала и разрыдалась:
— Господи! Ведь только жить начали! На родину вернулись, вместо клетки на четвертом этаже — домик с садиком. Обновок накупили, сыну послали… Как же так, господи!
Тараканову было так неуютно, что захотелось скорее уйти. Он взял картуз и поднялся.
— Ну, я пойду.
Вдова на эти слова никак не отреагировала.
Уже на пороге Тараканов обернулся:
— Скажите, а все-таки за что его могли убить?
Вдова подняла на него заплаканные глаза:
— Я все время об этом думаю. Отто был очень хорошим человеком. У него нигде не было врагов, ни в Питере, ни тем более здесь. Он со всеми всегда ладил, любой конфликт гасил в зародыше. В денежных делах муж тоже был всегда аккуратен, в карты не играл, любовницы не имел. Мы всегда с ним были вместе. Представляете, за двадцать три года брака мы не ночевали вместе только пару ночей — совсем недавно, когда муж ездил в командировку, в Гапсаль. Я ума не приложу, за что его могли убить. Скорее всего, его действительно убили без злого умысла, кто-то сделал неосторожный выстрел. Но мне кажется, что муж смерть свою предчувствовал.
— Почему вы так решили?
— Муж у меня человек был нрава веселого, жизнь любил. А вот когда из командировки вернулся, его словно подменили. Чудной он какой-то стал, задумчивый, грустный. Сначала на мои расспросы все отнекивался, но как-то все же сказал: «Я, Марта, живой труп встретил». Но больше ничего не говорил, я порасспрашивала, порасспрашивала да перестала.
Тараканов курил, сидя в пролетке, и думал про Лантайса и его странные слова.
Когда прибыл в город, мысль о том, что он ухватился за ниточку, засела в его голове очень прочно.
По полицейскому телеграфу Тараканов отправил срочную депешу Кунцевичу. Ответить просил не менее срочно.
Больше по службе делать было нечего, и полицейский надзиратель, оставив чемодан в присоветованных Якобсоном рублевых меблирашках, пошел гулять. На Ратушной площади к нему обратился бедно, но чисто одетый седобородый старичок и предложил за полтинник провести экскурсию по старому городу. Тараканов немного подумал и согласился.
Ждать пришлось два дня, а на третий, уже почти в 11 вечера, к нему в меблирашки явился Якобсон и вручил письмо от Кунцевича.
«Милостивый государь, Осип Григорьевич! Задание Ваше мною выполнено, о чем спешу Вас известить. Если серьезно, коллега, то Вы молодец! Не зря я Вас на свет Божий вытащил. Но буду краток.
Головня проводил экспертизу почерка на квитанциях. Три уважаемых эксперта в один голос утверждают, что на обеих почерк одинаков и принадлежит руке Арсения Парфеновича Николаева. Они сравнили почерк на квитанциях с почерком на других хранящихся в банке бумагах, составленных Николаевым, и нашли его везде абсолютно идентичным. Головня сказал мне, что посчитал, что эксперты ошибаются, что это очень искусная имитация и что у него в практике когда-то был аналогичный случай!
