Маленький страдалецСтрадать надо уметь. В этом, может быть, заключается самая великая христианская наука жизни, так как редкая жизнь обходится без страданий, а без терпения нет христианина. Кто умеет терпеть скорби? Тот из нас, кто честно скажет: «Я не умею», пусть обратится вновь к святому семейству и не только взирает на них мысленным взором как на образец высочайшего терпения, но и будет молитвенно прибегать к царственным мученикам.
Откуда в человеке рождается терпение? Как научились ему такие ещё юные царские дети? Несмотря на замкнутый образ жизни, они успели многое повидать. Они видели чужую боль, под чутким духовным руководством родителей учились великой науке сострадания. Тот, кто научился сопереживать, не станет «зацикливаться» эгоистически на собственных бедах и горестях. К тому же, привыкнув постоянно заботиться друг о друге, поддерживать, ухаживать во время болезни, они и в заключении старались подбодрить друг друга собственным примером.
Главное — молитва. «Да будет воля Твоя» — любимые молитвенные слова Николая II. Когда юный царевич, самый маленький из всех, но самый большой страдалец в семье, лежал с приступами страшной болезни, он, крича от боли, утешение искал в молитве и в любви близких, в первую очередь матери. Пьер Жильяр сохранил воспоминания и об этом: «Императрица сидела у изголовья сына с начала заболевания, нагибалась к нему, ласкала его, окружала его своей любовью, старалась тысячью мелких забот облегчить его страдания. Государь тоже приходил, как только у него была свободная минутка. Он старался подбодрить ребёнка, развлечь его, но боль была сильнее материнских ласк и отцовских рассказов, и прерванные стоны возобновлялись. Изредка отворялась дверь, и одна из великих княжон на цыпочках входила в комнату, целовала маленького брата и как бы вносила с собою струю свежести и здоровья. Ребёнок открывал на минуту свои большие глаза, уже глубоко очерченные болезнью, и тотчас снова их закрывал.
Однажды утром я нашёл мать у изголовья сына. Ночь была очень плохая. Доктор Деревенко был в беспокойстве, так как кровотечение ещё не удалось остановить и температура поднималась. Опухоль снова возросла, и боли были ещё нестерпимее, чем накануне. Цесаревич, лёжа в кроватке, жалобно стонал, прижавшись головой к руке матери, и его тонкое, бескровное личико было неузнаваемо. Изредка он прерывал свои стоны, чтобы прошептать только одно слово: «Мама», в котором он выражал всё своё страдание, всё своё отчаяние. И мать целовала его волосы, лоб, глаза, как будто этой лаской она могла облегчить его страдания, вдохнуть ему немного жизни, которая его покидала. Как передать пытку этой матери, беспомощно присутствующей при мучениях своего ребёнка в течение долгих часов смертельной тревоги, — этой матери, которая знала, что она причина этих страданий, что она передала ему ужасную болезнь, против которой бессильна человеческая наука! Как понимал я теперь скрытую драму этой жизни и как легко мне было восстановить этапы долгого крестного пути!»
Анна Танеева: «Последующие три недели он находился между жизнью и смертью, день и ночь кричал от боли; окружающим было тяжело слышать его постоянные стоны, так что иногда, проходя его комнату, они затыкали уши. Государыня всё это время не раздевалась, не ложилась и почти не отдыхала, часами просиживала у кровати своего маленького больного сына, который лежал на бочку с поднятой ножкой — без сознания. Ногу эту Алексей Николаевич потом долго не мог выпрямить...
Как-то раз Алексей Николаевич сказал своим родителям: “Когда я умру, поставьте мне в парке маленький каменный памятник”».
«Воспитанный в благочестивой семье, окружённый бесконечной любовью и заботами матери и отца и лаской сестёр, этот отрок сам отдавал всем окружающим своё доброе сердце, простоту и ласку, терпением отвечал на грубости и оскорбления. Не является ли этот отрок лучшим путеводным огнём в нашей греховной, мрачной жизни, когда мы не умеем не роптать и дерзновенно спрашиваем у Господа: “За что?” Не учит ли нас этот отрок светозарный тому христианскому терпению и любви, которые он почерпнул на уроках Закона Божия со своей страдалицей-матерью и которые он сумел воплотить в жизнь?» (Борзов Н.В. Светозарный отрок).
Царский другГоворя о болезни царевича, неправильно будет не сказать два слова и о друге царской семьи Григории Ефимовиче Распутине. Ведь до сих пор мы безумствуем, решая за святого царя, правильно или неправильно выбирал он друзей. Но духовность царской семьи не поддаётся нашему немощному анализу — она выше всего, что мы можем себе представить. Хотя, конечно, это была семья, жившая всеми радостями и горестями обыкновенной человеческой жизни, однако отсутствие какой-то особой аскезы не должно нас обманывать: мы говорим о людях, подвиг которых ещё выше оттого, что всем нам они явили пример святости в миру. Их православная духовность была здоровой, не повреждённой никакой фанатичностью, истерией или фатализмом. Если мы ещё раз внимательно прочтём дневники и письма государыни Александры Феодоровны, в которых она предстаёт человеком, исполненным истинного духовного трезвения, на голову выше окружающих, если вновь поразимся глубине и продуманности её религиозных суждений, идущих от сердца, то, конечно, нам станет совершенно ясно, что эта женщина не почтила бы высоким именем своего друга-шарлатана, а уж тем более экстрасенса. В отличие от многих и многих родителей, отдающих детей в руки современных колдунов, под действие бесовской силы, Александра Феодоровна заботилась в первую очередь о душе своих детей, а уже потом о их телесном здоровье. Никогда бы не позвала она к умирающему сыну колдуна, предпочла бы телесную смерть ребёнка повреждению его души.
Мог ли государь, такой чуткий в духовной жизни, обращаться к тёмным силам? Вспомним его роль в деле прославления святых, в том числе нашего любимого батюшки Серафима Саровского. Могли бы дети сохранить незапятнанную сердечную чистоту, пройдя «сеанс лечения» у целителя? Конечно же, нет. Могла ли всегда такая благоразумная, совершенно лишённая какого-либо мистицизма великая княжна Татьяна считать Распутина другом семьи, будь он тем, чем его представляли? А ведь Татьяна утешала мать в смерти общего друга, выказывая уверенность, что Григорий Ефимович молится за них на небесах. Так же относились к Распутину и другие царские дети. Так кем же был Распутин? В книге игумена Серафима (Кузнецова) «Православный царь-мученик» говорится, что поведение Григория Ефимовича напоминало окружающим поведение юродивого. Хотя светскому обществу всё, что ни сделал бы простой мужик, должно было казаться юродством, но всё-таки почему бы не принять за версию: Распутин — царский друг — русский юродивый?
