— Возможно, вы примете меня за профана, если я скажу вам, что, к сожалению, не знаю Магдалену Кожену? — сказал Хойкен. Он заметил реакцию девушки, она улыбалась, кокетничая. Если бы не его унылый старомодный пиджак в клеточку и стремление равняться на степенных банкиров, он имел бы некоторые шансы даже у этой двадцатипятилетней.
— Магдалена Кожена — это певица, новое чудо из Праги, — ответила девушка. — С тех пор как ее диски стали бестселлерами среди меломанов, билеты на ее концерты раскупаются моментально.
— Вы хотите сказать, что билеты на этот прекрасный концерт уже распроданы, как раз теперь, когда я только начал этим интересоваться?
Она снова внимательно посмотрела на него, потом постучала немного на своем компьютере.
— Да, к сожалению, все продано.
— Нет ни одного свободного места? — допытывался Хойкен.
— Больше ни одного. Однако вы можете спросить в вечерней кассе.
— Я прошу вас, — сказал он тихо. — Стоять весь вечер в очереди не доставляет мне удовольствия.
— Н-да, тогда мне действительно жаль.
Они опять посмотрели друг на друга. Хойкен подождал две-три секунды, не придет ли ей в голову какое-нибудь решение, а потом спокойно произнес:
— Я зайду как-нибудь опять, может быть, мне повезет. Вы здесь бываете во второй половине дня?
— Я работаю через день после обеда, — сказала девушка и улыбнулась так, как будто понимала, что его интересует не только концерт.
Хойкен взял один проспект и отметил про себя, что раньше ему ни за что не удалось бы так легко поболтать. Пересекая площадь, он посматривал на окна своего номера, словно хотел там, на втором этаже, кого-то увидеть. Какое это прекрасное, окрыляющее чувство — ожидать кого-то там, наверху. Возле телефона, на письменном столе стоял бы букет цветов, и лилась музыка. Но перед этим он должен спуститься в гараж, чтобы взять из машины маленький чемодан. Свою «Мазду» он сегодня оставил в гараже, а вместо нее взял внедорожник, на котором часто ездил, когда нужно было уладить дела.
Подземный гараж находился внизу, под Соборной площадью. Хойкен шел мимо камней, которые остались от римской городской стены. Здесь он остановился и стал тихо читать надпись на табличке, прикрепленной к стене напротив. Он давно забыл, о чем в ней шла речь. Почему все это больше его не интересует? Почему уже давно он проходит мимо таких вещей? Что-то случилось с ним сегодня. Возможно, ему мешает легкое волнение, вызванное непривычно большим количеством выпитого пива и можжевеловки. Во всяком случае, у Хойкена появилось чувство причастности к окружающим его предметам, как будто это были не безжизненные руины, а что-то обаятельно-чувственное, ждущее того, что Георг с ним поговорит, прикоснется и возьмет в руки. Ему очень захотелось сфотографировать эту стену, чтобы иметь хотя бы жалкую копию таких прекрасных мгновений.
Удивительно, каким бодрым и искренним он чувствовал себя сейчас, как отдавался всему — свету приближающегося вечера, коротким, резким порывам ветра, этой старой, пахнущей погребом римской стене. Раньше Георг пересек бы негостеприимную Соборную площадь гораздо быстрее. Она всегда выглядела так, словно была создана по замыслу сурового кардинала, из-за запутанных проповедей которого из собора ушли последние верующие.
Он всегда ходил быстро, почти стремительно, как человек, ни о чем другом, кроме своей цели, не думающий. У него не было времени для общения с окружающим миром, он ни с кем и ни с чем не входил в контакт. А сейчас ему не хватало хорошего собеседника. Вне работы он ежемесячно встречался с кёльнскими издателями, но о чем они говорили? О возможностях и способах рекламы, стоимости хранения и самых последних скидках в книготорговле.
Хойкен прекратил созерцать стены и медленно пошел к своей машине. Внезапно ему пришла в голову мысль, которая затмила желание взять маленький чемодан и отнести его в номер. Только что он больше всего хотел попасть в свою комнату, раздвинуть шторы и разложить вещи из чемодана по шкафам и полкам. Прибыл, наконец-то прибыл, чтобы стать хозяином этого полного тайн пространства с величественной панорамой из окна! Но нет, это прибытие он вынужден будет немного задержать. Сейчас Хойкен должен реализовать другую заманчивую идею, которая пришла только что ему в голову.
Он вынул из кармана мобильный телефон и попытался дозвониться Лизель Бургер. Он звонил дважды и дважды слышал длинные гудки. Ее там нет. После своего послеобеденного отдыха она поехала в клинику и вернется только к вечеру. У него есть от силы три часа времени, чтобы поискать завещание.
Георг открыл дверь машины и положил папку с рукописью Петера Файля на сиденье, рядом с водительским. Затем он нажал на газ, еще раз бросив короткий взгляд на папку, словно хотел убедиться, что сидящий рядом пассажир пристегнут. Выезжая из гаража, Хойкен почувствовал, как у него появляется такое же отвращение к этому автомобилю, какое он испытывал к «Мазде». Эта машина тоже больше не нравилась ему. Стук мотора был не такой, как прежде. Автомобиль ожидал приказов, но при малейшем отклонении от обычного порядка отказывался повиноваться, как будто напрашивался на ссору. У Лины Эккель, наоборот, была «Альфа Ромео», модель десятилетней давности, выдержанная в старомодном аристократическом стиле, которая точно соответствовала характеру ее владелицы. Вся она была загружена портфелями и хозяйственными сумками, что свидетельствовало о контактах, которые поддерживала Лина. Каждые полчаса она переключала свою жизненную энергию на другой вид деятельности.
Старая «Альфа Ромео», полная сумок… жизненная энергия… чувство, что ты находишься в центре жизни, чтобы действовать, быть не зрителем, а одной из тех мгновенно реагирующих рыбок, которых он однажды видел в темном аквариуме кёльнского зоопарка. В маленьких искусственных джунглях из морских водорослей они перемещались, сладострастно изгибаясь, ориентируясь при помощи своих чутких сенсорных датчиков.
Отец дал бы молодой женщине из «Köln-Ticket» свою визитную карточку и пригласил бы на восемь часов вечера в бар отеля чего-нибудь выпить. Его даже не интересовало бы, что из этого получится. Он бы просто радовался возможности продолжить беседу. Таков его отец. Полная жизненных сил, подстерегающая добычу акула, готовая схватить и проглотить все, что угодно, которая ничего и никого не боится. Хойкен очень много думал об этом, и его грызли сомнения, не прожил ли он так, что ни разу не ощутил истинной радости и большая часть прекрасного мира осталась для него почти неизвестной? Когда-то его мозг, словно сейф, медленно и зловеще закрылся, чтобы спрятать от него все это.
7
Свернув на Уферштрассе, Хойкен вставил CD с ариями пражской чудо-певицы. То, что он услышал, было ему совершенно чуждо. С такой музыкой он не имел дела уже очень много лет. Текст песен он понял не полностью, а те обрывки, которые разобрал, звучали мрачно и по-протестантски грустно. «Я с головой ушла в свои грехи…» Почему эта молодая привлекательная женщина предается безутешному плачу и назвала диск «Lamento»? Вероятно, у нее любовная связь с изощренным мазохистом-фетишистом, который заставляет ее носить черные одежды в наказание за ее русалочью красоту. Сухопарый флейтист, который в течение всего концерта неотступно следит за ней с раздувающимися от гнева ноздрями. Хойкен сделал музыку громче. Интересно, сможет ли его хорошее настроение справиться со всеми этими горестями?
