Знаешь таинства Доброй богини, когда возбуждают Флейты их пол, и рог, и вино, и менады ПриапаВсе в исступленье вопят и, кису разметавши, несутся:Мысль их горит желаньем объятий, кричат от кипящейСтрасти, и целый поток из вин, и крепких и старых,Льется по их телам, увлажняя колени безумиц…То не притворства игра, тут все происходит взаправду,Так что готов воспылать с годами давно охладевшийЛаомедонтов сын, и Нестор – забыть свою грыжу:Тут похотливость не ждет, тут женщина – чистая самка.Вот по вертепу всему повторяется крик ее дружный:«Можно, пускайте мужчин!» Когда засыпает любовник,Женщина гонит его, укрытого в плащ с головою.Если же юноши нет, бегут за рабами; надеждыНет на рабов – наймут водоноса: и он пригодится[59].
Наконец, если под рукой нет и мужчины, они довольствуются ослом! Так заканчивается это чудовищное описание.
Я сильно подозреваю, что оно столь же фантастично, как многие другие романтические или недоброжелательные измышления – например, те, что встречаются у Тацита. Вполне возможно, что при отправлении этого культа женщины иногда предавались сексуальным излишествам, но сам по себе культ Доброй богини не имеет никакого отношения к развращенности. К подобным пассажам, которые один моралист переписывает у другого, следует подходить с осторожностью, а мнение о высоконравственном характере праздников в честь Доброй богини подкрепляется словами Плутарха («Цицерон», 19): «Торжественные жертвы ей приносятся ежегодно в доме консула его супругою или матерью при участии дев-весталок».
Можно ли вообразить такие оргии, какие описывает Ювенал, в доме высшего должностного лица в присутствии девственных весталок? По моему мнению, гораздо более вероятно, что Bona Dea – одно из многих воплощений Богини-матери, которые, согласно блестящей интерпретации Бахофена, неоднократно внедрялись или пытались внедриться в римскую религию в эпоху позднего Рима. Возможно, перед нами также пример того, как в душе римской женщины шла, по словам Бахофена, борьба между матерью и проституткой, – а если это верно, таким образом можно объяснить поразительное различие между двумя описаниями одного богослужения.
На этом закончим наш рассказ о богах римских и тех, которые были заимствованы римлянами от других народов, в том отношении, в каком они как-либо связаны с сексуальной жизнью. Конечно, мы могли бы обсудить поклонение Антиною, таинственному фавориту Адриана[60], или помпезный восточный культ мальчика-императора Бассиана, который называл себя Элагабалом по имени своего бога. Но в этих культах невозможно разобраться, ничего не зная о реальных Антиное и Бассиане. Поэтому об этой теме разговор пойдет ниже.
Заканчивая главу, можем снова взглянуть на богов, которые играли действительно важную роль в длительной истории римской сексуальной жизни. Возможно, стоит заметить, что среди многочисленных божеств, зародившихся на италийской почве или привезенных из-за границы, нет бога, представляющего гомосексуальность, аналогичного юному Эросу в Греции. Отсутствие подобного божества позволяет нам снова сделать вывод, что римляне никогда не идеализировали гомосексуализм, пусть этот феномен и был им известен с древнейших времен. Римские сексуальные божества неразрывно связаны с сексуальными функциями женщины и с любовью между мужчиной и женщиной.
Б) Философия
При попытке обрисовать римскую сексуальную жизнь во всех ее проявлениях, вероятно, будет уместно задаться вопросом, оказала ли влияние на ее развитие античная философия. Мы видим, например, насколько глубоко христианская мысль затронула сексуальную жизнь в Средние века, а в отношении строгих приверженцев католицизма это верно и по сей день. Как мы говорили во введении, характер римлян не располагал их к рефлексии. Римлянин был человек действия, а не мысли. Но я полагаю, что Шпенглер прав, когда говорит (в своем знаменитом «Закате Европы»): «Истинный римлянин был большим стоиком, чем любой грек – даже тот римлянин, который решительнее всего отрицал стоицизм». Не случайно римлян так привлекало это учение. Подробное описание воззрений стоиков выходит за рамки данной работы. Но мы все же вкратце обрисуем основные черты этого учения, насколько оно имело значение для римской мысли. Возможно, лучше всего понимал его сущность Шопенгауэр, который пишет («Мир как воля и представление», i, 16): «В целом этика стоицизма является примечательной и полезной попыткой воспользоваться величайшей привилегией человека – Разумом – для важного и достойного начинания: поднять человека над болью и тревогами, которым подчинена любая человеческая жизнь». В книге ii (глава 16) он продолжает: «Следовательно, мы можем рассматривать стоицизм как духовную гигиену; соответственно, так же, как мы закаляем свои тела против ветра и непогоды умеренностью и упражнениями, мы должны закалять души против несчастий, страхов, потерь, несправедливостей, злобы, предательства, гордыни и человеческой глупости». Другой автор говорит, что это учение выражает самую душу римлян.
Стоицизм, очевидно, основан на идее, что мир – единство, в котором неразрывно связаны все его отдельные части и явления и что каждый из нас занимает необходимое место в этом единстве, получает роль, которую мы должны сыграть, не заботясь об удовлетворении личных желаний. Все излишества, такие, как богатство, процветание, удобства и даже радости и печали, не в силах лишить нас внутренней свободы – если мы только будем правильно пользоваться своим разумом, оставаться сами себе хозяевами, прилагать всю свою волю к гармонизации с неизбежным ходом событий и признать, что внешний мир никогда не будет приспосабливаться к нам. Идеал стоиков – Мудрец, которого ничто не в силах потревожить, который сохраняет холодный разум перед лицом любого события: как крайнего счастья, так и крайнего несчастья.
Nil admirari («Никогда не изумляйся»), – говорит Гораций, и, еще более прозрачно, – si fractus illabatur orbis, impauidum ferient ruinae («Если Вселенная разрушится и погибнет, он будет безмятежно стоять среди падающих на него обломков»). Стоицизм учит мужественной твердости воли и перед лицом боли, и перед лицом жизненных соблазнов. Какая другая философия была бы более подходящей для римского мировоззрения? И все же наиболее зрелые римские души сторонились ее, когда она впервые была представлена им двумя греческими философами.
Плутарх пишет в биографии Катона (22): «Катон был уже стариком, когда в Рим прибыли афинские послы – платоник Карнеад и стоик Диоген – хлопотать об отмене штрафа в пятьсот талантов, к которому заочно присудили афинский народ сикионяне по жалобе граждан Оропа. Сразу же к ним потянулись самые образованные молодые люди, которые с восхищением внимали каждому их слову. Наибольшим влиянием пользовался Карнеад: неотразимая сила его речей и не уступающая ей молва об этой силе привлекали влиятельных и стремившихся к знаниям слушателей, и его слава разнеслась по всему городу. Пошли упорные слухи, будто некий грек, муж исключительного дарования, каким-то чудом покоряющий и пленяющий всех и вся, пробудил в молодежи такую горячую любовь, что, забыв обо всех прочих занятиях и удовольствиях, она бредит только философией. Римлянам это пришлось по душе, и они с удовольствием глядели на то, как их сыновья приобщаются к греческому образованию и проводят время с людьми столь высоко почитаемыми. Но Катон с самого начала был недоволен страстью к умозрениям, проникающей в Рим, опасаясь, как бы юноши, обратив в эту сторону свои честолюбивые замыслы, не стали предпочитать славу речей славе воинских подвигов…» «Он хотел опорочить Грецию в глазах своего сына и, злоупотребляя правами старости, дерзко возвещал и предсказывал, что римляне, заразившись греческой ученостью, погубят свое могущество»[61]. В итоге в 150 году Сенат издал указ, изгоняющий из Рима всех иноземных философов и риторов. Но это не смогло остановить ход событий. Мы знаем, что большой интерес к стоикам проявляли, среди прочих, Цицерон и Гораций; а самые типичные представители позднего стоицизма – три знаменитых римлянина: Сенека, Эпиктет и Марк Аврелий.
