— Мне нужно описание разбойника, миледи! — напомнил он, поскольку девушка молчала. А Тея пыталась понять, что можно сказать, ибо она твердо решила, что ничто не заставит ее описать Лусиуса и тем способствовать обвинению его еще в одном преступлении. Что именно рассказал тот человек, который донес на нее? Слышал ли он, как Христиан Дрисдейл, выходя из кареты, назвал Лусиуса Белогрудым?
Похоже, ее молчание раздражало адвоката.
— Ваша милость должны понять, что чрезвычайно важно обвинить в преступлении именно того человека, который его совершил. Вы сказали, что разбойник заставил вашего мужа выйти из кареты и сражался с ним на дуэли. Я, конечно, не хочу подвергать сомнению слова вашей милости, но должен сказать, что будет трудно убедить судью и присяжных в правдивости подобной истории.
— Но это правда, — сказала Тея.
— Правда порой звучит более странно, чем вымысел, — ответил адвокат, и на секунду на его худом, почти бескровном лице мелькнула едва заметная улыбка. — Конечно, нам следует говорить правду, но мы должны еще позаботиться о том, чтобы правда звучала правдоподобно.
— Но все так и было! — запротестовала Тея. — Разбойник… точнее, двое разбойников… остановили карету, а позже один из них сражался на дуэли с… с мистером Дрисдейлом, и тот был убит.
Она не могла заставить себя произнести «мой муж». Эти слова звучали для нее совершенно нереально.
— Дуэль — это, конечно, не убийство, — проговорил адвокат. — Но вы знаете, что против вас выдвинуто совершенно иное обвинение. Утверждается, что те люди были вовсе не разбойниками, а вашими собственными слугами или бандитами, которых вы наняли специально для того, чтобы избавиться от мужа и завладеть его деньгами.
— Это ложь! — с жаром воскликнула Тея. — Я вышла замуж за мистера Дрисдейла тайком, по его настоянию. И я согласилась на этот брак только потому, что не видела иного пути спасти жизнь моему брату. Мистер Дрисдейл обманул меня, но я узнала об этом только после венчания.
— И от кого же вы узнали?
Тея опять не ответила: она не смела говорить на эту тему, хотя хорошо понимала, насколько невероятным казался ее рассказ, и вполне разделяла опасения мистера Добсона, что никто ей не поверит.
Эта история звучала бы гораздо убедительнее, если бы она сказала, что тот разбойник был ее двоюродным дядей. Кого еще могла потрясти гибель Ричарда? Кто еще рисковал бы собственной жизнью, чтобы вернуть ей свободу? Однако если она расскажет даже только своему адвокату, Лусиус будет замешан в этом деле, и власти удвоят свои усилия, чтобы арестовать его. Ее история была полна скрытых опасностей, с какой стороны ни посмотри. Казалось, мистер Добсон ощутил ее внутреннее смятение, потому что устало проговорил:
— Если вы отказываетесь говорить со мной откровенно, миледи, я мало чем смогу вам помочь. Мне нужно подготовить материалы для вашей защиты. И если я не буду знать всего, что происходило, то очень велика возможность, что во время судебного разбирательства мы столкнемся с какой-то неожиданностью, которая с самого начала покажет, что мы отклоняемся от правды. Это настроит присяжных против нас, так что нам не удастся добиться вердикта в вашу пользу.
— 'Тея знала, что он прав, но знала и то, что не смеет открыть всю правду о том, что случилось в ту страшную ночь пять лет назад. Как объяснить адвокату, что она с первого мгновения инстинктивно доверилась Лусиусу? С того самого мгновения, как он заглянул в карету и увидел, что она плачет над трупиком своей собачки? Как объяснить, что она почувствовала, когда он сказал ей о казни Ричарда? Как рассказать, что она рыдала на плече этого разбойника? Как ей облечь в слова то необъяснимое чувство, что этот грабитель с большой дороги ни секунды не казался ей незнакомцем, что она целиком и полностью поверила ему, позволила распорядиться своим будущим? Ведь он спас ее от ужасного, унизительного брака!
С фатальным спокойствием Тея вдруг поняла, что обречена. Впрочем, пребывание в Ньюгейте было таким кошмаром, так что теперь ей казалось, что ничего хуже с ней уже не может случиться. Сначала, когда ее увозили из дворца, она была настолько ошеломлена, что все казалось ей страшным сном.
Ужас изумленных гостей, возмущение самой леди Дарлингтон — Тея видела все это словно откуда-то издалека. Она едва понимала, что говорят вокруг нее. Когда Марта принесла плащ и накинула его ей на плечи, Тея заметила, что горничная плачет. У нее самой слез не было, но она потянулась к Марте и поцеловала служанку в щеку, не в силах говорить. В полном молчании Тея вышла из апартаментов. Топот солдатских сапог зловеще отдавался в ушах. Ее провели по переходам и лестницам к дворцовым воротам.
К счастью, в это время народу вокруг было очень мало, но те, кто им встречался, с любопытством провожали Тею взглядами. Она немного боялась, что ее заставят идти пешком по улицам: ей приходилось видеть, как прохожие насмехаются над преступниками и даже забрасывают их гнилыми овощами.
Ей казалось, что, если с ней случится подобное, она просто умрет от стыда.
К ее облегчению, у ворот ждал экипаж. Когда она забралась внутрь, сэр Филипп поднялся следом за ней. Двое солдат устроились на сиденье напротив.
Карета тронулась, и Тея поняла, что сэру Филиппу очень не по себе. Его демонстративная властность сменилась почти виноватым смущением. Оставшись наедине со своей жертвой (бесстрастных солдат, сидевших напротив, в расчет можно было не принимать), сэр Филипп почувствовал себя мужчиной, который оскорбил даму, к тому же стоящую намного выше его на социальной лестнице.
Наверное, ему нелегко было поверить, что нежная, тонкая красота Теи скрывает сердце хладнокровной убийцы. Ее серьезные серые глаза, чуть дрожащие мягкие губы заставили бы даже самого черствого человека почувствовать себя грубым животным. И сэр Филипп, питавший слабость к женской красоте, испытал внезапный жгучий стыд.
Выходя из покоев леди Каслмейн, он был радостно возбужден. Еще бы: доблестный рыцарь нес возмездие за мерзкое преступление. Барбара сумела польстить его мужскому самолюбию, внушить ему глубочайшее уважение к собственным способностям. Но теперь, когда он арестовал девушку, о которой ему рассказали такие ужасные вещи, он вдруг почувствовал себя так, словно случайно раздавил в кулаке певчую птичку или придушил пушистого персидского котенка, которые способны на преступление не больше, чем новорожденный младенец.
Его смятение усилилось по прибытии в Ньюгейт. Еще пока перед ними отпирали тяжелые окованные железом ворота, жуткая вонь ударила им в нос, а вопли несчастных, заключенных за этими стенами, коснулись их слуха.
Тея молчала, но, увидев обитателей Ньюгейта, смертельно побледнела. Обнаженные по пояс женщины выкрикивали оскорбления и ругательства по адресу надзирателей, дрались друг с другом, расцарапывая лица и тела до крови. Некоторые заключенные мужчины были прикованы цепями, которые впивались в тело, раны гноились, распространяя почти невыносимую вонь.
Хаос и темнота — ибо света тут от немногочисленных тусклых факелов было немного — делали это место похожим на один из кругов ада. Тея бессознательно рванулась к сэру Филиппу, словно ища защиты у того самого человека, который обрек ее на эти муки. Сэр Филипп отрывисто и резко — тем более отрывисто и резко, что он стыдился самого себя, — приказал, чтобы надзиратели отвели их в другую часть тюрьмы, где богатые заключенные могли за деньги получить относительно приемлемые условия содержания.
