Обладая страстным желанием и умением проникнуть в мир взрослых, Маргоша быстро заняла в семье позицию третьего дружка и росла, взрослея вместе с Олегом и Дашей. Даше такое распределение семейных ролей было удобно, она и в семье неосознанно строила отношения, как в дружбе, и с удовольствием заняла привычную позицию в центре, радуясь большей любви мужа и дочери к ней самой, чем друг к другу.
Взросление Маргоши несколько обгоняло Дашино, и если дочь точно знала, что у нее есть мать Даша, то на Дашином лице часто возникала печать застывшего удивления раннего материнства. «Эта хорошенькая кудрявая девочка, она, конечно, намного младше меня, но неужели она мой ребенок, моя дочь, я веду ее за ручку в садик…»
В первый день в садике наряженную в лучшее розовое платьице Маргошу отрывали от Даши втроем — две воспитательницы и нянечка. Нянечка даже попыталась дернуть ее за огромный белый бант, на что Маргоша, блеснув глазами, заехала ей локтем в живот. Заведующая детским садом, милая, похожая на игрушку женщина в черных пластмассовых очочках, стояла в дверях своего кабинета и неодобрительно наблюдала за тем, как Маргоша по-обезьяньи цепляется за Дашу.
— Ну уймите же наконец своего ребенка! — неожиданным басом сказала игрушка и брезгливо посмотрела на рыжую кудрявую Маргошу, превратившуюся в один сплошной рот, из которого вырывался оглушительный вой.
Даша, испугавшись, что Маргошу не возьмут в садик, совершила решительный рывок из цепких Маргошиных лапок и, зажав уши, выскочила за дверь. Она вприпрыжку помчалась по улице, резво удаляясь от Маргошиного рева и приговаривая про себя, что в ее возрасте еще не бывает осознанного материнства. Стоя в девять утра на Невском, Даша ощущала себя неприличной богачкой, которая может распоряжаться своим временем как угодно.
Ничуть не волнуясь за Маргошу, она чувствовала стыдное счастливое облегчение, что ей не надо повторять нудный ежедневный цикл «прогулка, обед, прогулка». Прогулка была кульминацией ее материнского дня. Даша тщательно одевалась, ежедневно меняя джинсы, свитерочки и куртки, которые исправно таскала ей Маринка.
Маринина мечта сбылась, она работала в «Интуристе», где благодаря простертой над ней начальственной длани Владислава Сергеевича ей доставались самые престижные группы. Даше перепала возможность не бегать больше по спекулянткам, а спокойно покупать то, что Марина приносила ей домой. Иногда Маринка просто звонила с работы и говорила: «Принесли клевую куртку и к ней сумку! Тебе это надо, я возьму!»
Принарядившись, Даша отправлялась с Маргошей в Михайловский сад, где, засунув Маргошу в песочницу, пыталась почитать на скамейке. Маргоша так страстно отнимала игрушки и разрушала чужие куличики, что долго притворяться, будто эта рыжая девочка не имеет к ней никакого отношения, не удавалось. Неминуемо раздавался грозный рык: «Чья это хулиганка?!» — и Даша с небрежным видом и обреченностью в душе, потягиваясь, поднималась со скамейки. Рассеянным выражением лица она всячески подчеркивала, что только случайно на минуточку задремала и не расслышала торжествующих Маргошиных воплей. Довольная Маргоша под звуки чужого рева восседала на куче добытых в драке формочек и совочков.
После прогулки следовал обед, когда Даша, бдительно сопровождая взглядом каждый кусочек мяса, отправляющийся в Маргошин рот, прикидывала, сколько раз на этой неделе она уже отводила Маргошу к Соне. Как ей половчее подкинуть ее Соне сегодня вечером — позвонить и молчать в трубку, а потом заплакать? Клянчить и умолять или холодно и строго поставить Соню перед фактом? А еще можно просто поставить Маргошу под Сонину дверь и убежать.
Год назад, когда Маргоше было два года, Соня вышла замуж за давно вдовевшего брата своей школьной подруги и опять стала профессорской женой.
Ада как-то раз поинтересовалась у Даши, не ревнует ли она.
— Я даже не понимаю, тетя Адочка, что вы имеете в виду, честно. Кого и к кому мне ревновать… Папы нет, тогда была одна жизнь, а теперь другая. — Даша ответила бы так, даже сгорая от ревности, но это была правда.
Соня жила теперь на улице Герцена, в двух автобусных остановках от своего прежнего дома, напротив Маргошиного садика. Первые несколько дней пребывания Маргоши в саду она, взяв отгулы на работе, не отходила от окна, нервно наблюдая, не дерется ли ее внучка днями напролет.
Волновалась она напрасно, конформная Маргоша хорошо понимала, где находится в данный момент, где ее мама, где ее Соня, и не учинила в детском саду ни одной драки. Теперь Соне оставалось только проверять из окна, хорошо ли чинно играющей в песочнице Маргоше завязали фиолетовую шапку с помпоном, под которую Соня подшила для тепла еще одну шапочку.
Даша с Маргошей видели Олега не каждый вечер, он обычно приходил либо поздно, либо очень поздно. Они давно уже не пользовались денежной помощью его родителей. Еще студентом Олег, сколотив собственную бригаду, начал свою деятельность с обустройства колхозов Псковской области новыми домами и коровниками. Он проводил линии электропередачи, крыл крыши заводских помещений в небольших городках, в общем, обнаружил такую перманентную способность зарабатывать деньги, что ко времени Маргошиного водворения в детский коллектив их с Дашей жизнь была украшена всеми приметами благосостояния конца восьмидесятых.
Самым главным достоянием, конечно же, была машина, голубая «пятерка», к которой Олег относился как к любимому члену семьи, а Маргоша нежно называла «голубайкой». Наряду с машиной Даша обладала видеомагнитофоном из сертификатного магазина, от которого она получала едва ли не больше удовольствия, чем от машины.
Видик, бывший тогда редкостью, постоянно подпитывал светскую жизнь, собирая в их доме огромное количество народа. Даша была равнодушна к кино, но не равнодушна к тому, что является центром компании. Только у нее друзья, а также друзья друзей и знакомые знакомых имеют возможность, рассевшись несколькими рядами на полу, посмотреть легендарные фильмы Копполы или «Эммануэль», от первых кадров которой с непривычки не знали куда девать глаза и прикрывали смущение смешками.
Смотрели все, что удавалось достать, в уважении к неведомому прежде западному киноискусству, старательно пялились даже на оторванные головы и прислушивались к вою вампиров в детских фильмах ужасов. После просмотра одного из таких фильмов Даше вызывали «Скорую». В тот вечер детскими кровавыми ужасами наслаждались в двадцатиметровой комнате человек тридцать и непрерывно при этом курили.
После ночных посиделок большинство гостей отправлялись на работу в свои НИИ, где благополучно досыпали, прикорнув за пыльными столами. А Даша рано утром тащила Маргошу в садик, недалеко, две остановки по Невскому на автобусе.
Вернувшись домой, можно было сразу же, не теряя ни минуты, упасть обратно в постель. Ночную рубашку она не снимала, а подкатывала повыше, краешек заправляла в джинсы, а сверху надевала куртку. Получалось, что внутри Даша еще лежит в постели, а снаружи идет на работу.
Однажды Даша с Маргошей ссорились, сидя в автобусе. Маргоша канючила, чтобы ее забрали с обеда, потому что нет более глупой потери времени, чем сон в детском саду, ведь она отменила себе дневной сон еще в полгода. Даша не соглашалась сократить свое законное свободное время, воспринимая Маргошину просьбу как личную обиду, специально нанесенную ей вредной Маргошей. В отместку Маргоша, сохраняя невинный вид, незаметно засунула руку под Дашину куртку и тихонечко выдернула рубашку из джинсов. Подскочив с Маргошей к выходу, Даша предстала перед утренними пассажирами в белой в розовый горошек ночной рубашке, достающей почти до грязного пола, из-под которой торчали узкие полоски джинсов и белые кроссовки «Адидас».
