Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
Одним из своих духовных отцов Дункан называла поэта Уолта Уитмена. Уитмен, как и Дункан, прославлял тело человека и все сущее, все сотворенное природой. Дункан брала из творчества каждого философа, художника, ученого только то, что было близко ей, совпадало с ее стремлениями. Наряду с философами она изучала композиторов – их музыку и теоретические взгляды. Бетховен был для нее учителем, создавшим, как писала она в своей автобиографической книге «Моя Исповедь», «танец в мощном ритме». С Вагнером Дункан сближало как стремление к синтезу искусств, так и приверженность к античной торжественности.
Танцовщица пользовалась исключительным успехом во всей Европе. Ее искусством восхищались, ему подражали. Но слава Дункан была вызвана не только тем, что она предложила новый вид танца. В ее творчестве нашло воплощение новое мироощущение. То, что предлагала Дункан, обладало особой притягательностью, потому что отвечало потребностям времени. Танец Дункан воспринимался, прежде всего, как танец свободный. Он не подчинялся нормам и канонам, мало что заимствовал у привычных форм. Символом свободы стала и сама артистка, смело заявлявшая о своем праве высказывать любые взгляды, носить любую одежду, любить и жить без оглядки на догмы.
Лихой и страстный ее характер проявлялся во всем. Ей с юных лет было ненавистно ханжество и пуританство. Она всегда жадно впитывала в себя все новое, свободолюбивое.
«Мое искусство, – писала она в своей автобиографической книге, – это попытка выразить в жесте и движении правду о моем Существе. На глазах у публики, толпившейся на моих спектаклях, я не смущалась. Я открывала ей самые сокровенные движения души. С самого начала жизни я танцевала. Ребенком я выражала в танце порывистую радость роста; подростком – радость, переходящую в страх при первом ощущении подводных течений, страх безжалостной жестокости и уничтожающего поступательного хода жизни.
В возрасте шестнадцати лет мне случалось танцевать перед публикой без музыки. В конце танца кто-то из зрителей крикнул: „Это – Девушка и Смерть!“ И с тех пор танец стал называться „Девушка и Смерть“. Но я не это хотела изобразить. Я только пыталась выразить пробуждающееся сознание того, что под каждым радостным явлением лежит трагическая подкладка. Танец этот, как я его понимала, должен был называться „Девушка и Жизнь“. Позже я начала изображать свою борьбу с Жизнью, которую публика называла Смертью, и мои попытки вырвать у нее призрачные радости...»
Умеренные страсти – удел заурядных людей. Айседора как женщина незаурядная обязана была жить страстями великими. Так оно и было в жизни ее, где перемешивались огромное счастье и великое горе.
Айседора с детства возненавидела институт семьи и проповедовала исключительно свободную любовь. Но именно любовь, а не случайные связи. При этом она довольно долго для актрисы сохраняла целомудрие и никогда не вступала в романы без любви. Среди ее мужчин были небогатые артисты, музыкант, гениальный художник и красавец-мультимиллионер.
Любовь, как и танец, были ее своеобразной религией и формой жизни. Ее страстность и чувственность видны были в каждом сценическом движении.
«Меня иногда спрашивали, – писала Айседора, – считаю ли я любовь выше искусства, и я отвечала, что не могу разделять эти взгляды, так как художник – единственный настоящий любовник, у него одного чистый взгляд на красоту, а любовь – это взгляд души, когда ей дана возможность смотреть на бессмертную красоту».
И, хотя она признавалась, что несмотря на многочисленные любовные приключения, живет большей частью рассудком, вряд ли это так!
...Говорят, чем грандиознее жизненный успех, тем дороже за него плата. Сказочное восхождение к славе Айседоры Дункан было наказано судьбой с трагической жестокостью. Ангелоподобные ее дети, дочь от художника Гордона Крэга и сын от миллионера Зингера погибли. Машина, в которой их везли по Парижу на прогулку, неожиданно заглохла на мосту. Шофер вышел посмотреть мотор, автомобиль вдруг тронулся, пробил легкое ограждение и рухнул в Сену. За этим страшным ударом судьбы вскоре последовала еще одна потеря: ребенок, которого ждала Айседора, умер, едва родившись.
Как же сильна духом была эта женщина, не сломленная, выстоявшая и после таких чудовищных испытаний! «Я не могла дольше переносить этого дома, в котором я была так счастлива, я жаждала уйти из него и из мира, – напишет она о своей парижской квартире, – ибо в те дни я верила, что мир и жизнь умерли для меня. Сколько раз в жизни приходишь к такому заключению. Меж тем, стоит заглянуть за ближайший угол, и там окажется долина цветов и счастья, которая оживит нас».
Спасительной «долиной цветов» для Айседоры оказалась, как ни странно, революционная голодная и холодная Россия 1921 года, а оживившим, вернувшим ее к полнокровной жизни принцем стал поэт Сергей Есенин.
Приглашение советского правительства застало немолодую одинокую женщину уже разочарованной во всех надеждах. Кроме трагедий с детьми, она только что пережила потерю любимого человека, променявшего Айседору на одну из ее незначительных учениц. Дункан ринулась в Россию, потому что побывала здесь еще шестнадцать лет назад, когда развивались первые предреволюционные события. Ей казалось, что именно в этой стране, как ни в какой другой точке земного шара, надо искать новые формы в искусстве и в жизни. Айседора мечтала открыть в России свою собственную школу танца для девочек. Но, кроме того, она внутренне надеялась и на встречу с человеком, который помог бы ей воспрянуть душой...
В Москву Айседора приехала по приглашению Луначарского. Приехала только потому, что ей был обещан... Храм Христа Спасителя. Именно такова легенда – обычные театральные помещения больше не вдохновляли Дункан. Ей хотелось танцевать в Храме! Однако... «очаровательный нарком» «надул» танцовщицу. Выступать пришлось «всего лишь» в Большом театре. В качестве компенсации для себя и будущей школы «босоножка» получила от Советов роскошный Балашовский особняк на Пречистенке. Здесь она проживет с 1921 по 1924 год.
...В жаркий июльский полдень 1921 года на разбитый и заплеванный перрон Николаевского (ныне Ленинградского) вокзала сошла высокая красивая женщина. Ее аристократический облик явно не вязался с полуразрушенными «декорациями» вокзала и, особенно, с «толпой статистов» – бедно одетой публикой с голодными глазами и нищенским багажом. Ее же многочисленные кофры свидетельствовали о намерении остаться здесь надолго, а восторженный взгляд говорил о том, что видит она не просто восстающую из войны и разрухи страну, но землю обетованную, куда она так долго стремилась. Это и была великая «босоногая» танцовщица, прибывшая в столицу России.
С первых же дней своего пребывания в Москве она активно посещает рестораны и кафе, где собирается общество новых поэтов, музыкантов, художников. Она интересуется футуристами, кубистами, имажинистами, слушает стихи «новейших поэтов», смотрит картины новомодных художников. И все-таки тот, кто действительно взял в плен ее сердце, был «мальчиком из Рязани», обладающим неповторимым и искренним голосом. Этого «мужицкого поэта» Айседора встретила на вечере у художника московского камерного театра Якулова.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
