Лев по-прежнему думал, что между ними происходит нечто вроде почетной дуэли. Они уже избили друг друга почти до потери сознания, разрушили в своем неистовстве половину дворца тирана, но Владыка Ангелов по-прежнему требовал сатисфакции.
Безумие.
Волчий Король бешено хохотал, запрокинув голову. Он забыл обо всем — охоте, Крестовом походе, хвори в душе его легиона, интригах внутри братства примархов, предназначении человечества — и затрясся в приступе неуправляемого, ребячливого веселья.
Поэтому не заметил удара, которым завершилась схватка.
Русс не напрягся перед ним, не вскинул руку для защиты. Он даже не видел, как Лев, хромая, подступил вплотную, занес окровавленный кулак и выбросил его вперед.
Леман с пробитым черепом распластался на залитом водой камне, неподвижный, как мертвецы в гробницах Калибана.
V
Леман Русс очень долго не мог пробудиться.
Сначала ему снился Дулан. Примарх вспомнил долгие поиски столичного мира, собрание воинов в пустоте и начало короткой, но ужасной битвы на багряной равнине. Затем — морду зверя, первого из чудовищ в броне легиона, увиденных Руссом, и то, как это зрелище преследовало его, и сводило с ума, и лишало самообладания. Потом — как ему бросили вызов, и началась схватка, и он потерял Пасть Кракена, и разбил шлем брата.
С тех пор прошло немало долгих лет, но события в памяти примарха остались такими же четкими и настоящими, как биение его сердец. С течением времени, впрочем, они начали казаться почти невозможными, сюрреалистичными. Образы с Дулана, разбросанные по фантастическому краю грез, больше напоминали Руссу приукрашенную сагу скальда, чем истинные воспоминания.
Возможно, все случилось иначе. Возможно, отряд Льва прибыл в крепость тирана на «Грозовых птицах», а телепортировался туда сам Леман. Возможно, его сопровождал не Огвай, а Гунн или еще кто-нибудь.
А был ли там Бьорн? Это случилось очень давно, так что вряд ли, но… Бьорн словно бы всегда находился рядом, с самого начала, просто ждал, пока не достигнет зрелости.
Вражда со Львом, смехотворная и бесцельная, стала итогом необязательного столкновения двух самолюбивых личностей. Ненависть Русса к тирану уже забылась, ведь с тех пор он лишил жизни тысячи врагов. Примарх убивал столь многих и так часто, что его жажда мести в конце концов ослабла и душегубство утратило остроту.
Похоже, Дулан все-таки стал испытанием. Вероятно, проверкой для Льва. Или самого Лемана. Или для них обоих. Прояснилось многое. Могут ли примархи сорваться? Станут ли они биться между собой? Как далеко способна завести их ярость? Кто из них сильнее?
Но потом на эти вопросы были даны другие ответы. Руссу довелось сразиться с более грозными врагами, уже не потомками древних первопоселенцев, но теми, кто был близок к очагу Всеотца. Теми, кто сверкал подобно ярчайшим звездам на созданном Им небосводе, Его доверенными душами, которым некогда поручили нести свет во тьму.
В грезах примарха возникали один за другим новые образы, воспоминания и отрывки саг, нагроможденные в беспорядке. Первым явился Хавсер — Леман с самого начала знал, что у этого смертного необычный вюрд. Дальше, за событиями на Никее, последовало медленное сползание к катастрофе. Руссу снились горящие пирамиды, повергнутые им в прах, страдания еще одного брата, с которым он бился, и вопящий вихрь имматериума, что забрал обещанное ему.
Следом примарх вернулся на кровавые отмели Алакксеса, где перерезали нить Гунна, затем к Яранту, где погибло столько Волков, что их призраки до сих пор преследовали Лемана во сне и наяву.
В самом конце грезы затопил ужас, и на поверхности осталась одна безысходность. Даже примарх поддался отчаянию, лишившись всего. Он увидел руины Терры после снятия Осады, но пришел слишком поздно и мог только оплакивать павших. Леман ступал по развалинам Дворца, и его сабатоны утопали в прахе мертвецов.
Тогда Русс с уверенностью провидца осознал, что будет вечно винить себя. Прежде он часто бахвалился, но и совершал многое, однако не успел явиться на решающее испытание. И эта рана была из тех, что не исцелятся никогда.
В тот день, в том месте мало кто решался подойти к примарху. Все выжившие после апокалиптического нашествия Хоруса бродили по крепостным стенам, пребывая в каком-то оцепенении. На истерзанном трупе планеты-очага людей еще бушевали сражения, и до их окончания оставались месяцы, но Леман не желал участвовать в этих боях. Главное состязание уже завершилось.
Он не видел, как Дорн вернулся во Дворец с телом Всеотца. Он не видел, как уносили мертвого Сангвиния. Когда Русс добрался до Терры, худшее уже произошло: чертоги внизу были запечатаны, последние приказы Владыки Человечества услышаны и исполнены. Теперь даже сыновья не могли прийти к Отцу, запертому в горе, обустроенной когда-то по Его замыслу.
Кто не отчаялся бы при взгляде на эту темницу мучений, на этот склеп псевдожизни? Неужели среди тех, кто прежде встречал лучшего и величайшего из людей, нашлось бы столь бездушное создание?
Узнав правду, примарх бежал — бежал, впервые в жизни, — внутрь Дворца, прочь от жуткой картины, вне себя от гнева и давящей опустошенности. Тьма сгущалась вокруг, душила его, гасила последние огоньки самосознания. Волчий Король исчерпал все свои силы — сначала на Яранте, затем в неистовой, отчаянной гонке до мира-очага. Ужас открытия стал для него последним ударом.
Тогда Леман Русс упал где-то в недрах Дворца, который не сумел защитить, и вновь погрузился в сон, глубокий, почти мертвенный.
И очень долго не мог пробудиться.
Ему снилось, что он вернулся на Фенрис, в далекое прошлое. Свежевыпавший снег блестел под холодным ярким солнцем. Еще нетронутый Клык вздымался над южным горизонтом, склоны пика расчерчивали белые полосы.
Русс шагал по снежным полям, его кожаные сапоги утопали в сугробах, изо рта вылетали облачка пара. Впереди ждало долгое путешествие через хребты, по всем уголкам владений, которые он должен был навечно закрепить за собой.
Рядом с ним шагал Странник в простом сером плаще с поднятым капюшоном. Он всегда скрывал лицо — прямой взгляд на него мог ослепить человека, как яркое сияние нетронутого наста.
Примарх не знал, как долго они идут вместе — возможно, несколько минут, возможно, целую жизнь.
— Настало время, Леман из руссов, — произнес Странник голосом юным и старым, женственным и мужественным, мягким и наполненным горечью бескрайней тоски.
— Время для чего? — остановившись, отозвался примарх.
Странник повернулся, обводя взглядом нагорья Асахейма, где под кристально-чистым небом выстроились пики, вечные и нерушимые.
— Сделать то, ради чего ты был создан. Или позволить скорби погубить себя. Выбор за тобой.
— Но я был создан защищать тебя, — ответил Русс, не понимая, о чем речь.
