За последние несколько дней мое желание съездить в Фатиму неуклонно росло. Когда впереди показалась цель нашей поездки, мое сердце затрепетало от волнения. За пару секунд до того, как мы въехали в город, Джерри позвонил Гордон Браун. После разговора Джерри передал мне его слова поддержки и заметил, что голос у мистера Брауна звучал очень сочувственно и искренне.
У святилища нас ждала ставшая уже привычной толпа репортеров. Но в этот день и в этом месте я каким-то образом нашла в себе силы не обращать внимания на устремленные в мою сторону огромные объективы, иногда зависшие в нескольких сантиметрах от моего лица. Также я не смотрела на толпы паломников. Помню только, что меня восхитила и совершенно ошеломила красота этого храма.
Когда мы пересекли площадь, на меня снизошло спокойствие и во мне возродилась надежда. Открытое пространство давало чувство свободы и странное, но приятное ощущение невесомости. Колокола на базилике зазвонили «Непорочную Марию», и тотчас внутри у меня все сжалось, сердце заколотилось, к горлу подступил комок, и я заплакала. Я представила себя и Мишель, шестилетних, как мы стоим в классной комнате и поем «Непорочную Марию». Я подумала о Мишель, о долгой и нежной дружбе, которая нас связывала, и мне ужасно захотелось, чтобы у Мадлен появился такой друг, как Мишель. А еще мне захотелось, чтобы у нее появилась возможность иметь такого друга. Молю, Господи, сделай так, чтобы это произошло!
За два часа, проведенные в храме, мы послушали мессу, и еще нам разрешили помолиться самим в одной из небольших капелл. Перед уходом мы зажгли пять свечек в Капелле Явлений, по одной на каждого члена нашей семьи. Я поцеловала свечку Мадлен и помолилась от всего сердца, чтобы Фатимская Дева Мария оградила нашу дочь от беды.
Когда мы шли обратно к машине, нас обступила целая толпа, в основном это были португальцы. Они жали нам руки, обнимали и желали добра, желали как можно скорее воссоединиться с Мадлен, и их искренность была очевидной. Они даже стали дарить нам нехитрые подарки — что было под рукой. Мы все их храним по сей день и очень ценим. Подаренные тогда деревянные детские четки до сих пор украшают шею Кота-сони. Это невероятное проявление солидарности и сочувствия больше, чем что бы то ни было, придало нам сил и уверенности.
Вечером я засела за дневник и подробно описала нашу поездку в Святилище Богоматери Фатимы. Отличный повод продолжить. С тех пор я стала делать записи регулярно. Обычно я занималась этим вечерами, но иногда находила пару минут и днем.
Именно тогда, воспрянув духом, мы впервые встретились с представителями португальской полиции неофициально. В ответ на наши просьбы они в конце концов согласились побеседовать с нами в британском консульстве. Не хватит слов, чтобы описать, до чего мы были благодарны за этот «особый подход» (как это позже назвала португальская пресса). Случилось это 24 мая, спустя три недели после похищения Мадлен, и на следующий день, к нашему несказанному облегчению, судебная полиция наконец-то опубликовала описание того человека, которого видела Джейн и который, по всей вероятности, унес Мадлен из нашего номера.
С двумя офицерами, пришедшими к нам тогда, мы потом встречались регулярно. Это были главные следователи по нашему делу: Гильермину Энкарнасан, возглавлявший судебную полицию Алгарве, с которым мы виделись в полицейском отделении в Портимане на следующий день после похищения Мадлен, и Луис Невес, руководитель лиссабонского Главного управления по борьбе с бандитизмом (ГУББ). Это управление — своего рода аналог Британского ведомства по борьбе с организованной преступностью. Они оба не говорили по-английски, поэтому с нами всегда был переводчик. Обычно эти функции брала на себя Анджела Морадо, заместитель британского консула.
Тогда Энкарнасану было шестьдесят лет. Он был немногословным и вообще не очень общительным человеком. Он был из тех, кого можно назвать профессионалом старой школы. Позже мы узнали, что он начал работать в судебной полиции еще в 1973-м, за год до того, как в стране был свергнут диктаторский режим. Нам не сразу удалось «растопить» его. И несмотря на то что наши с ним отношения со временем стали более теплыми, и Джерри, и я при каждой встрече с Энкарнасаном ощущали внутреннее напряжение.
Луис Невес был человеком совсем другого склада. Он был одного с нами возраста, а сыну его было столько же, сколько и Мадлен, может, чуть-чуть больше. Он казался нам умным, вызывающим доверие, сильным и восприимчивым к любым новым идеям. Первое мое впечатление о нем было самым положительным. В тот вечер я записала в своем дневнике: «Славный парень, толковый, человечный, чуткий».
С Невесом нам было спокойно, мы даже чувствовали себя расслабленно. Джерри с ним хорошо ладил. Он был очень тактичен и всегда тепло приветствовал нас. Джерри он при встрече часто похлопывал по спине, приобнимал по-братски или же легонько ударял в плечо, как делают старые друзья. Когда Джерри высказывал какие-то соображения или предлагал что-то сделать, он шутил, что мой муж мог бы стать великолепным сыщиком.
Еще мы очень сдружились с Рикарду Паива, следователем из Портимана. Поскольку он неплохо владел английским, его назначили кем-то вроде посредника между полицией и нами, и в результате мы проводили вместе немало времени. Несколько раз он наведывался к нам в «Оушен клаб». Пользуясь случаем, я приношу ему свои извинения за ставшие причиной расхожей шутки бесконечные кружки растворимого кофе, которые мы всегда вручали ему при встрече. Наверняка португальцы ненавидят то, что англичане называют «кофе». Рикарду было тогда, вероятно, немного за тридцать, и у него был сын одного возраста с Шоном и Амели. И Джерри, и я считали его порядочным парнем, спокойным и приятным в общении.
Конечно, я была слишком наивна, полагая, что мы сумели установить добрые, даже дружеские отношения с этими офицерами. Скрывать не стану, последовавшие события заставляли меня не раз усомниться в этом. Всего у нас состоялось восемь таких неформальных встреч, примерно раз в семь-десять дней. Те крохи информации, которыми делились с нами Энкарнасан и Невес, стали для меня эликсиром жизни. Благодаря им у меня появлялась уверенность в том, что хоть что-то, да происходит, пусть даже сейчас я понимаю, что, очевидно, не всему, что нам тогда говорили, можно было верить безоговорочно. Я очень ждала этих встреч, они не давали угаснуть моим надеждам, и благодаря им я чувствовала себя чуточку ближе к Мадлен. И все же они не оправдали моих надежд.
Луис и Гильермину сами, как правило, мало что рассказывали, но на прямые вопросы отвечали откровенно. Нас даже удивляло то, что они делились с нами такими подробностями. Британские полицейские как-то раз предложили нам любые вопросы и просьбы адресовать напрямую португальской судебной полиции, ибо мы имели на них большее влияние, чем они.
Оба офицера открыто говорили и о Роберте Мюрате, который продолжал оставаться arguido, и по капле выдавали нам «свидетельства», указывающие на то, что он имеет отношение к исчезновению Мадлен. Впрочем, очевидно, этого было недостаточно для того, чтобы его арестовать и предъявить ему обвинение. В некотором смысле я даже жалею о том, что они так поступали, поскольку все это влияло на мое суждение о Мюрате. Например, они рассказали нам о газетной вырезке, изъятой в его доме при обыске. Это была статья под названием «Заприте дочерей дома», в которой утверждалось, что Казанова был педофилом. Нас это известие повергло в ужас. В те дни мы боялись всего и видели самое страшное в том, что могло иметь вполне безобидное объяснение, что, однако же, неудивительно.
