«10.02.45… У меня завелась очень обширная корреспонденция — пишут бойцы-разведчики из госпиталей, прямо не успеваю отвечать всем, а молчать нельзя, я ведь вместе с ними ходил на задания, почтальон смеется, что отберет мою лошадь возить ко мне письма…»
Начальству же позарез, традиционно надо было получить «языка» на новом месте расположения дивизии, хотя поимка рядового солдата для выяснения обстановки для дивизии — ничто. Приняли решение — провести разведку боем, да не как-нибудь, а силами двух полков, что обычно делалось ротой, на худой конец — батальоном. Выявить огневую систему противника можно и другими, более безопасными для людей методами, но — начальству, как всегда, виднее.
Штаб дивизии спланировал операцию. Руководить взялся командир корпуса генерал Шахматов, известный своей свирепой несдержанностью и необузданным хамством. Провели артподготовку, дали традиционный сигнал к атаке — серию красных ракет. Один полк поднялся в атаку, а другой — нет. Не дошли атакующие даже до переднего края немцев, все захлебнулось, немцы немедленно предприняли контратаку против поднявшегося полка, дошло до рукопашной, положили несколько десятков человек, у немцев тоже не обошлось без потерь, короче — откатились.
Раз на нейтралке остались убитые немцы — разведчики, первые охотники за документами, по солдатским книжкам и прочему выяснили, что напротив стоят уже известные части, ничего нового.
Но Шахматов примчался в тот полк, что не поднялся в атаку, готовый всех разнести на куски, ревел, как сорвавшийся с цепи бык. Командир полка объяснил, что сигнала к атаке «серая и красная ракета» не было. Такой приказ с опечаткой машинистки — «серии красных ракет» — и подписал не глядя начальник штаба дивизии, но Шахматову — все нипочем! Игорь стал свидетелем сцены, когда, не слушая объяснений командира полка, Шахматов схватил за шиворот боевого офицера, недавно прибывшего в полк, рванул его перед собой на колени, выхватил пистолет и выстрелом в затылок расстрелял командира полка при всех офицерах. Засовывая на ходу пистолет в кобуру, бросил адъютанту: «Оформить приказом!» — все вокруг были в оцепенении.
«21.02.45…Дорогие мои! Жив, здоров, очень занят… Ваши письма получаю регулярно. Целую…»
Всего несколько дней назад такая же разведывательная операция под руководством того же Шахматова провалилась в соседней дивизии. Там полк залетел в окружение, выручали его свои же полки, помогали и разведчики Бескина, находившиеся на стыке двух дивизий на левом фланге, и вот снова эта бездарность в генеральских погонах в своем тупом желании свершить под конец войны что-либо геройское, эпохальное, звездочку, орденок схватить, гробила людей ни за понюх табаку.
Из того боя, когда полк вырывался из злополучного окружения, разведчики таки извлекли пользу — выяснили огневую систему противника, но и сами схватили хорошего огоньку, когда полк выходил из окружения у поселка Джукстэ — десятка два целых, в том числе каменных, зданий. Немцы устроили обстрел поселка из шестиствольных «ишаков», и четверо разведчиков с Игорем заскочили в подвернувшийся подвал под костелом, там уже находилось довольно много жителей поселка.
И вот тут, под костелом, в темном подвале женщине пришла минута рожать! Бывает же. Женщины схватились помогать роженице, Игорь дал перочинный ножик — нечем перерезать пуповину, светили чем могли, на Игоре была чистая рубаха, снял, надо же человечка завернуть — парень родился! И обстрел кончился.
Лет через одиннадцать Игорь, служивший тогда в войсках в Белоруссии, разговорился с солдатом — ремонтником из танкоремонтной базы, оказавшимся родом из Джукстэ.
— Я там в войну бывал, — сказал Игорь, — чуть ли не роды принимал под обстрелом, прямо под храмом.
— Да ну! Так это же брат мой родился, в подвале во время обстрела! И брат помнит рассказы, и вся семья помнит, что помогал русский офицер!
Крестничек, подумалось ветерану, младенцу-то сегодня почти пятьдесят! А мне было двадцать, крестничек, может быть, уже и дедушка! Время!
После дикой сцены расправы Шахматова над командиром полка стало ясно, что этот самодур не успокоится — провалилось две разведки боем, «языков» нет. Отыгрываться будет на разведчиках — вне всякого сомнения. Больше всего Игорю хотелось обратно в полк. И вот тут действительно подвезло: привалил приказ о проведении слета разведчиков 2-го Прибалтийского фронта, и Бескина, которому только что присвоили звание капитана, с солдатом-разведчиком отрядили, как лучших, на слет от дивизии. Слет проходил под Елгавой. Все — в обычных традициях тех лет: доклад, отчеты и прочее. На слете Бес-кину вручили орден Отечественной войны — за тот поезд и пушечку на НП под Салдусом.
Начало весны вместе с солнцем несло такую реальную надежду на жизнь, на близкую Победу. Всем было ясно, что война изживает себя. Кидаться в бой, лезть в разведку, причем где — в Курляндии, там, где жертвы уже были не нужны, где враг так или иначе вынужден будет сдаться, отрезанный от нацистской метрополии, не хотелось. Жить, жить, только жить — утверждало все вокруг. Для Игоря эти дни были на редкость везучими: присвоили звание капитана, «простили» партвзыскание, оказали честь — приняли в партию, вручили орден, наконец, несколько незабываемых дней отдыха в Риге. После слета в обстановке непривычного для москвича первого в жизни иностранного города, да к тому же первого за войну неразрушенного, города с таким притягивающим своей непонятностью чужого быта, улиц, кафе, витрин, надписей, с мирными жителями, нормально одетыми, — всего, что на дорогах войны было чудом. Оказывается, так можно было жить и не хуже, чем в Москве.
Разведчики отдыхали на слете от передовой, их отлично кормили, дополняя обед и ужин 150 граммами водки, которой и в военторге за наличные было — залейся. Жили разведчики в черчиллевской палатке — на 400 человек. Рядом стоял отдельный полк связи — в основном девчата. Скучать времени не оставалось. Ночами палатка превращалась в обширную иллюстрацию к вопросу «мужчина и женщина».
Как-то лазая по нейтралке после боя за документами, Игорь вместе с планшетом обнаружил у убитого немецкого офицера кошелек с золотыми пятидолларовиками. В то время сообразил, не стал сдавать: все равно — в прорву. А тут, в Риге, от большого ума, по глупости пошел и сдал в банк, дали тридцать восемь тысяч — огромные по тем времена деньжищи. Как-то сразу нашлось много друзей. Короче, когда наконец очнулся от угара денег, обнаружил себя в какой-то квартире без друзей, без денег. Надо было добираться в часть, отпуск кончился.
В Елгаве, как Игорь знал, в госпитале работал главным рентгенологом отец его одноклассника, добрался к нему, тот отпоил чем-то от возлияний рижского отпуска, дал продуктов на дорогу и — в путь «домой», в дивизию, под Тукумс.
Банный день
Начальство нервничало: кое-кто уже под Берлином, а тут застряли, уперлись в Прибалтике, так можно и фортуну упустить. В дивизии за эти несколько дней ничего не изменилось, кроме того, что изо дня в день все жестче звучало: «Языка!» «Языка!» «Языка!» Шахматов лютовал.
