— Я не заслуживаю вашего сочувствия, — пролепетала я растроганно и благодарно.
Жизнь у миссис Ри текла плавно, размеренно, с усыпляющей ум монотонностью: чаепития, посещение церкви, вышивание. Прием гостей походил на собрание церковных прихожан. Если со мной вдруг заговаривал один из приглашенных мужчин, миссис Ри мгновенно появлялась рядом. Она вновь и вновь рассказывала порядком измененную историю моей жизни, как будто надеялась, что благодаря многократному повторению выдумка станет истинной правдой. Рассказ неизменно завершался тем, что, едва я полностью оправлюсь от падения с лошади, сразу вернусь в Индию к мужу.
Если я пыталась возражать, миссис Ри поспешно меня уводила.
— Речь идет не только о твоей собственной репутации, — напоминала она. — Нельзя забывать о твоем супруге и отчиме. И что немаловажно, о моем добром имени также.
С самого начала она четко объяснила, что у нее в доме запрещено: разговоры о политике, чтение газет и романов. Когда я заикнулась о конных прогулках, тетушка решительно покачала головой:
— Не забудь, что ты повредила спину.
— Но вы же знаете: я вовсе не падала с лошади.
— Давай не будем ссориться.
Огромное количество времени отводилось рукоделию. Миссис Ри полагала, что нет лучшего способа занять ум.
— От праздных рук только и жди беды, — говорила она.
Если бы только от них, думалось мне.
Мы с ней вдвоем шили приданое для хрупкой бледной девушки, которая была помолвлена с молодым офицером. Мне казалось, что она непременно умрет родами. Чтобы принести ей хоть немного удачи, по внутренним швам на нижних юбках я пустила крошечные веточки белого вереска.
Лишь изредка я выходила под вечер из дома, и то лишь для унылых прогулок в ботаническом саду. Под ногами хрустел стылый гравий, меж голых ветвей висела мокрая от дождя паутина, с деревьев падали тяжелые холодные капли. Шагая по аллеям, я обдумывала свои возможности. Можно стать гувернанткой при детях или компаньонкой одинокой дамы. Выбор невелик, однако никаких иных достойных занятий жизнь не предлагает.
Я вышивала. Воткнешь иголку, протащишь нитку, снова воткнешь… Сначала вышивала зеленой шерстью, потом — красновато-коричневой, затем — нежно-розовой. Менять цвет мне не нравилось: ритм стежков нарушался, это раздражало. Чем крупнее рисунок, тем проще было вышивать. Сегодня я уже трижды меняла нитки, а время еще даже не приблизилось к полудню.
Последние четыре месяца я помогала миссис Ри с вышивкой, которую она делала лично для себя. До сих пор тетушка не заметила, что вышедшие из-под моих рук фрукты отличаются от тех, над которыми трудилась она. Мои были куда спелее, сочнее, роскошнее; а некоторые, наоборот, с помятым бочком, темным пятнышком. Порой я втихомолку вышивала среди фруктов крошечных мушек и паучков. Дальше — больше. Из яблока выглядывал червяк, по листу ползла фруктовая мушка, переспелая груша обмякла и потекла. Вскоре скучная чаша с фруктами оказалась полна жизни.
В начале марта пришла судебная повестка. Миссис Ри как раз обнаружила плоды моего тайного украшательства; стоя в гостиной, она восклицала:
— И что дальше? Гоблины, драконы, эльфы? Ты просто не можешь сдержать себя, да?
Не знаю, чем бы дело закончилось: то ли она потребовала бы, чтобы я распустила вышитых жучков-паучков, то ли позволила им остаться, — но тут раздался стук в дверь.
Узнав, кто именно пришел, миссис Ри побелела.
— Господи! — шепнула она одними губами.
В дом явился судебный пристав.
— Вы — миссис Элиза Розана Джеймс? — обратился он ко мне.
В ответ я лишь кивнула; он продолжал:
— Вам надлежит явиться в Арчский суд[15] в Лондоне восьмого декабря тысяча восемьсот сорок второго года.
— Зачем?! — изумилась я.
Пристав неловко переступил с ноги на ногу.
— Вам предъявлено обвинение в супружеской измене, мадам.
Когда он ушел, я рухнула в кресло.
— Как Томас мог?! Так со мной обойтись!
— Ах, боже мой! — сокрушенно вздохнула миссис Ри. — Лейтенанта Джеймса явно оповестили о твоих приключениях. Клянусь, он узнал об этом не от меня.
— Но ведь он первый мне изменил. Я же именно поэтому от него и ушла.
— Это не имеет значения, — возразила миссис Ри.
— Как не имеет?! — вскричала я. — Он — неверный муж!
— Ты великолепно знаешь, что мужчина может поступать, как ему заблагорассудится.
— А я заявлю в суде, как было дело. И предъявлю встречный иск.
Миссис Ри прикусила губу.
— Ничего не получится. Единственное основание, на котором ты могла бы с ним развестись, — чрезвычайно жестокие побои.
— Он меня бил.
— Но не до смерти. По закону, муж вправе наказывать свою жену.
— Значит, закон несправедлив!
Миссис Ри тяжело осела в кресло и покачала головой.
— Ты уязвила его гордость. Он тебе это не спустит.
— Но как я стану жить? — внезапно ужаснулась я. — Если Томас со мной разведется, то и денег высылать не станет. Я останусь без гроша.
Миссис Ри нервно сцепила руки.
— Не знаю, чем тебя утешить. Это конец. Уж так скверно, что хуже быть не может.
— Ну как он может так со мной поступать?!
Миссис Ри вынула из рукава новой платок и промокнула глаза.
— Господи! — вздохнула она. — Бедная моя, несчастная детка.
У себя в спальне я долго сидела не шевелясь, глядя в одну точку. Милая миссис Ри была расстроена даже больше, чем я. Она так старалась уберечь меня от позора, и вот — я обрушила позор на нее. Она ни словом не обмолвилась, но я понимала, что не могу оставаться с ней под одной крышей.
После развода Томас не просто лишит меня средств к существованию — по его милости я окажусь вне общества. Я буквально видела его лицо, искаженное холодным бешенством и жаждой мести. Обвиняя в супружеской неверности, он намерен опозорить меня и уничтожить. Каждая подробность моих отношений с Джорджем станет известна, мое имя будет втоптано в грязь. Когда суд закончится, моя жизнь будет кончена тоже.
Я размышляла о Джордже, заново переживала время, которое мы провели вместе. Вспоминала, как мы робко целовались, наглядевшись на дельфинов и летучих рыб. Как засыпали в объятиях друг друга в отеле «Империал». В течение этих коротких, ни с чем не сравнимых месяцев я полностью отдалась любви — и что получила взамен?
Внезапно во мне все восстало. Сколько можно меня топтать, в конце-то концов? Я — молода и полна жизни, мне всего двадцать два года; я — женщина, а не какой-нибудь ветхий, рассыпающийся в труху пенек. Когда я сбежала с Томасом, мне уже тогда твердили, что я погубила свое будущее. Когда я влюбилась в Джорджа, мне снова прочили погибель. Теперь муж задумал со мной покончить. Однако я дважды избежала верной погибели; избегу ее и сейчас.
