«…если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя: ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну.
И если правая рука твоя соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя: ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну»[54].
Шла вечерняя служба. Множество юных девушек пришло послушать молодого викария, многие — в военной форме. Особенно одна из вьюрков[55] глядела вверх, на викария, ее розовые щеки казались еще ярче, озаряемые вечерним светом из витражного окна церкви; ее слегка вьющиеся волосы выбивались из-под форменной шляпки. Джоанна с трудом могла себе представить более красивого мужчину, чем этот второй викарий. Он совсем недавно принял сан и в ближайшем будущем собирался отправиться служить в ВВС. Эта весна полнилась слухами и догадками: должен был открыться второй фронт против врага, некоторые говорили — в Северной Африке, другие — что в Скандинавских странах, в Прибалтике, во Франции. А тем временем Джоанна внимательно слушала проповедь молодого человека на кафедре, совершенно поглощенная его речью. Викарий был темноволос, высок ростом, глаза под черными прямыми бровями очень глубокие, черты лица словно высечены резцом. Большой рот заставлял предположить, что он добр, великодушен и обладает чувством юмора — такое великодушие и чувство юмора бывают характерны для епископов, а в этом молодом человеке явно зарождался епископ. Он выглядел очень атлетичным. И он так же ясно давал понять, что Джоанна ему желанна, как первый викарий не давал ей этого понять. Поскольку она была старшей из дочерей пастора, Джоанна сидела на своей постоянной скамье и вроде бы не прислушивалась к тому, что говорил этот красивый парень. Она не поднимала к нему лицо, как делала та хорошенькая птичка-вьюрок. Правый глаз и правая рука, говорил он, означают то, что мы считаем самым для нас дорогим. Писание имеет в виду, говорил он, что если то, что мы любим более всего, вдруг оказывается соблазном… Как вам известно, говорил он, греческое слово, означающее «соблазн», часто встречающееся в Писании, имеет коннотацию «постыдный поступок», «оскорбление», «камень преткновения», так, например, когда св. Павел сказал…
Деревенские слушатели, коих было большинство на этом собрании, смотрели на викария, не сводя с него круглых, неподвижных глаз. Джоанна решила вырвать свой правый глаз и отсечь свою правую руку — этот надвигающийся соблазн, оскорбление ее первой любви, этот камень преткновения — то есть этого достойного обожания человека на кафедре.
«Ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну, — колоколом звенел голос проповедника. — Геенна, конечно, — продолжал он, — понятие негативное. Давайте выразим это более позитивно. Более позитивно текст должен был бы читаться так: „Ибо лучше для тебя войти искалеченным в Царствие Небесное, чем не войти туда вовсе“». Он надеялся опубликовать эту проповедь в сборнике «Собрание проповедей», ведь он пока еще был неопытен в очень многих вещах, хотя позже и столкнулся с кое-какими реалиями уже будучи капелланом Военно-воздушных сил.
Итак, Джоанна решила войти искалеченной в Царствие Небесное. Но она никак не выглядела искалеченной. Она устроилась на работу в Лондоне и поселилась в клубе Мэй Текской. В свободное время она занималась ораторским искусством. Затем, под конец войны, пошла учиться, и все свое время посвятила этому занятию. Чувственное восприятие поэзии заместило чувственное восприятие викария, и она стала брать учениц по шесть шиллингов за час, в ожидании скорого получения диплома.
Мимо злые конники ехали в поход, Подстрелили лань мою, и она умрет[56].
Никто в клубе Мэй Текской не знал об этой истории всей правды, но все и каждая полагали, что в ней было что-то эмоционально-героическое. Джоанну сравнивали с Ингрид Бергман, и она никогда не участвовала в спорах между членами клуба и персоналом из-за еды по поводу слишком высокой калорийности блюд, несмотря на то что нормирование продуктов велось по требованиям военного времени.
3
Любовь и деньги — таковы были главные темы разговоров и в отдельных спальнях, и в дортуарах. Любовь занимала в них первое место, деньги же были на втором как подспорье для того, чтобы хорошо выглядеть и покупать купоны на одежду по официальной цене черного рынка — восемь купонов за один фунт стерлингов.
Клуб располагался в просторном викторианском доме, и с тех пор, когда он принадлежал частному семейству, внутри дома очень мало что изменилось. По планировке он походил на все женские общежития, отличавшиеся дешевизной и хорошим тоном и расцветшие в Англии именно тогда, когда их потребовала женская эмансипация. Однако никто в клубе Мэй Текской не называл его общежитием, кроме как в краткие моменты глубоко личного дурного расположения духа, да и то лишь младшие члены клуба, и только в тех случаях, когда их молодые люди давали им от ворот поворот.
На первом этаже располагались служебные кабинеты, столовая, рекреационный зал и гостиная, заново оклеенная обоями грязновато-коричневого цвета. К несчастью, эти обои отыскались в огромных количествах в дальнем углу кладовки, иначе стены гостиной остались бы такими же серыми и обшарпанными, как и все остальные. Молодым людям обитательниц клуба за некоторую плату разрешалось здесь обедать. Разрешалось также принимать гостей и развлекать их в рекреационном зале, на террасе, куда выходила дверь зала, а также в гостиной, чьи грязновато-коричневые стены в те дни так оскорбляли глаз своим цветом и стилем: ведь члены клуба не могли и представить себе, что через несколько лет многие из них станут оклеивать стены своих квартир обоями такого же оттенка, который к тому времени будет считаться весьма элегантным.
Над всем этим, на втором этаже, где в дни частного богатства находилась огромная ванная, теперь устроили огромную общую спальню — дортуар. Дортуар был разгорожен занавесями на множество кабинок. Здесь жили самые молоденькие члены клуба — девушки от восемнадцати до двадцати лет, которые лишь недавно переехали сюда из таких же кабинок школьных дортуаров английской сельской глубинки и которые прекрасно разбирались во всех тонкостях дортуарной жизни. На этом этаже девушки были еще не очень опытны в обсуждении мужчин. Все разговоры вращались вокруг того, хорошо ли он танцует и обладает ли чувством юмора. Самым большим успехом пользовались Военно-воздушные силы, и огромным преимуществом считался крест «За летные боевые заслуги». В 1945 году участие в битве за Англию[57] сильно старило человека в глазах обитательниц дортуара второго этажа. Дюнкерк[58] тоже ассоциировался с тем, что пережили в основном их отцы. Успехом пользовались воздушные герои высадки в Нормандии, теперь так привольно развалившиеся на диванных подушках в гостиной. Они выдавали развлечения по полной:
