Но, увы, столь часто не выдерживает наша красавица, устает она на дороге быть женщиной. И превращается, бедолага, в водилу-мужика: начинает подрезать, сигналить, торопить… И нервничать, разумеется, тоже.
Вот вам, пожалуйста, будьте любезны: метафора нашей жизни. В этой жизни есть те немногие и уже потому удивительные женщины, которые вовсе не участвуют в нашей безумной гонке за славой и богатством, кто едет спокойно, не подрезая и не хамя, и, главное, умудряясь разглядеть в каждом из несущихся по дороге – не просто водил по жизни, но людей. Сочувствие и понимание лишь потому еще вовсе не исчезли из нашего мира, что в этом мире есть женщины.
Однако их становится все меньше – и на городских, и на жизненных дорогах. Женщина – она ведь от мужчины отличается не только формой, но и, извини, содержанием: то есть взглядом на жизнь и пониманием ценностей. А если взгляды на жизнь, понимание ценностей и даже способ обретения этих самых ценностей у мужчин и женщин одинаков, то в чем же тогда между ними разница? Одежда унисекс – это ведь не просто мода, это, согласись, символ. А потому счастлив должен быть мужчина, отыскавший ту, которая и по городу и по жизни умеет ездить по-женски достойно. Надо ли добавлять, что именно так рулит и по дороге, и по жизни Алина?
Тебя, наверное, удивляет, что я раздумывал обо всем об этом во время репетиций «Гамлета», когда артисты чего-то там такое спорили и говорили? Не удивляйся: с тех пор, как в мою жизнь ворвалась Алина, я, так или иначе, думаю о ней постоянно. Мне кажется, Алина влияет на все, что происходит в моей жизни. Абсолютно на всё…
Знаешь, в последнее время мама стала общаться со мной удивительно по-доброму. Не просто стала со мной общаться, чего давно не случалось, а именно – по-доброму. Как ни странно, мне кажется, что в этом тоже есть заслуга Алины. С ее появлением в моей жизни я стал гораздо спокойнее. Думаю: мама это чувствует (конечно, не понимает, но чувствует) и тоже успокаивается.
Чем же еще можно объяснить, что она вдруг встретила меня ужином, и мы сидели с ней и разговаривали, что само по себе невероятно? И мама спрашивала про репетиции «Гамлета», и я рассказывал ей про мучения с сериальным Игорьком. И мы смеялись. Мы смеялись вместе, можешь себе это представить? И всё шло вполне себе хорошо, мирно, даже лирично, и вдруг Ира сказала:
– Как хорошо мы могли бы с тобой жить, правда?
Я едва не ответил ей: «Конечно! Разумеется! Если бы не твоя болезнь, – безусловно! Если бы так не зациклилась на себе, сумела бы остаться женщиной, – то есть, таким человеком, который не может быть счастлив, если рядом нет мужчины, – тогда, без сомнения, мы бы жили хорошо!»
Но я сдержался – уж очень не хотелось скандала. Я улыбнулся, как мне казалось, мудро-иронично. Мама подошла ко мне и поцеловала в щеку. И все это было удивительно. Тут я и сказал ей, что послезавтра уезжаю в командировку на три дня.
Мама удивилась:
– А как же репетиции «Гамлета»?
– Что делать? Три дня ничего не решат. А это очень важная поездка. Очень. Едет много театрального начальства, может быть, получится выбить деньги для театра.
– И куда вы едете? – Ирина спрашивала заинтересованно, я уже и не помню, когда в последний раз она спрашивала меня о чем-нибудь столь заинтересованно.
Я не ждал этого вопроса, и город не придумал. Я ведь все врал про командировку. Не предполагалось, понятно, никакой командировки. У Алины куда-то уехала подруга и оставила ей ключи – кормить кошку, Алина предложила три дня пожить у подруги. И я согласился, конечно. А что Алина врала своему мужу, меня совершено не волновало. А почему, собственно, меня это должно волновать, правда?
Я ждал от мамы всплеска, скандала, но никак не заинтересованности. И я назвал первый город, который пришел мне на ум. Почему-то «Ульяновск».
– Вот и хорошо, – улыбнулась мама, и добавила: – Хоть лететь не долго.
Я продолжал играть роль:
– А мы на поезде. Трястись ужасно не охота… Но наш театральный союз деньги экономит.
Потом мама пошла в душ, а я остался доедать ужин под аккомпанемент какого-то очередного бреда по ящику.
Я все пытался понять: испытываю я угрызения совести или нет? Когда мама вела себя со мной зло, не замечала, произносила слова без пауз – угрызения совести, понятно, не возникали. А вот, когда – совместный ужин, совместный смех, доброе отношение… Тогда с этими угрызениями надо было разбираться. Не очень, правда, понятно, зачем, но – разбираться непременно, прекрасно понимая, что ничего все равно не поймешь.
А потом Ира вышла из ванны с распущенными рыжими волосами, одетая в весьма сексуальный красный пеньюар, который я, по-моему, никогда не видел. А, может, видел, но забыл… Странное дело, но я мог сосредоточиться на Ире только тогда, когда не ждал от нее равнодушия или атаки.
Она подошла ко мне и прошептала, глядя зачем-то прямо в глаза:
– Видишь ли, дорогой, мы с тобой – близкие чужие люди, и близкими родными людьми мы уже не станем никогда, правда?
Я хотел возразить: почему же… всяко может быть… и не такое бывает, мол… Но не успел: Ира помахала мне рукой:
– Спокойной ночи! Передавай привет Ульяновску, симпатичный, должно быть, городок. Наверняка очень симпатичный.
И за ней захлопнулась дверь спальни. Мне отчего-то стало грустно. Я пошел в кабинет, на маленьком листочке написал «Ульяновск»: вдруг забуду через три дня, в какой именно город я уезжал? Листочек положил в бумажник, чтобы не потерять. Потом написал Алине смску: «Спасибо за три дня счастливого отпуска. Люблю. Целую».
Теоретически репетиции вполне можно было бы продолжать и даже с Алиной вместе в театр наведываться, чтобы она наблюдала за процессом и восторгалась мной, а потом, вечерами, говорить о том, как я интерпретирую Гамлета. Поговорили про Гамлета – в койку, утром встали, поговорили про Гамлета, вечером вернулись, поговорили про Гамлета – в койку… Чудесный получился бы кусок жизни: работа, любовь – абсолютная гармония. Однако… «Однако» заключалось в том, что я боялся: вдруг о моих репетициях узнает Ира. Тогда придется придумывать совсем уж невероятную историю, объясняющую, как так случилось, что я из города не уехал, а дома не ночую. Нет, конечно, можно было бы расписать, что конференцию перенесли в загородный Дом отдыха и я убежал оттуда, потому что ужасно хочется репетировать… Можно было бы неплохо все разукрасить, но для чего лишние фантазии и лишние нервы? Поэтому я сказал в театре, что репетиций не будет, ничего при этом не придумывая, не объясняя и не реагируя на всякие удивления: мол, как же так, только начали и уже – перерыв. В профессии любого начальника, в том числе и худрука театра, имеется безусловное преимущество: не надо никому ничего объяснять и не надо реагировать на чужие удивления.
Получил от Алины ответную смс: «А ты мне просто подарил счастье. Не знаю, надо ли за это благодарить?»
Я лег на свой матрац, в сотый раз подумал, что надо бы купить кушетку, и стал размышлять о том, почему же не получается у меня испытывать безусловное счастье? Меня ждут три дня с любимой, а я отчего-то ощущаю не восторг, а тревогу. Потом я стал раздумывать: можно ли все эти мои тревожные размышления как-нибудь приспособить к «Гамлету»?
