— Что?! — Я подошел к Марти и дернул его за плечо. — Да остановитесь вы! — Беспомощно закричал я. — Кто сдал Люка? Кому?
Мартин отвел меня от толпы, которая теперь спокойно стояла над Малышом и смотрела на его муки.
— Он слышал ваш разговор с Люком, когда он сознался тебе и Саймону, что его привлек Хейвс. Пит, — Мартин презрительно обернулся на истекающего кровью парня, — рассказал все Хейвсу. Он надеялся, что они смягчат ему режим.
Я закрыл лицо руками и присел на корточки.
— Я поверить в это не могу.
Мартин стоял надо мной, уцепившись руками в бока, и смотрел на весь творящийся вокруг хаос, как Зевс с Олимпа, который сначала наслал чуму на город, а теперь наблюдал за тем, кто спасется.
— Они не хотели марать руки и наняли Варма для грязного дела. Люк повесился сам. Он просто не выдержал этого испытания. Как и Колли, и Карл.
Я сквозь слезы посмотрел на Мартина, но тот не смотрел на меня, скользя взглядом по окружающим.
— Вы убили его? — Спросил я, кивая в сторону Малыша Питти.
Марти поморщился.
— Мне все равно, даже если он сдохнет. Он заслужил умереть как собака. — Злобно бросил он и пошел в сторону администрации. Там, казалось, назревало нечто большее.
49
Я вернулся в палату и к своему удивлению увидел там Чака. Казалось, он оставался в том же положении, в котором я оставил его тогда.
— Ты все рассказал? — Уже без злости, с пониманием спросил он.
Я кивнул и сел с ним рядом.
— Саймон умер.
Чак резко вдохнул воздух.
— Когда? Как?
— Кровоизлияние в мозг. Сегодня ночью.
Парень замер, не мигая, смотря на меня.
— Тебе, наверное, надо побыть одному? — Прошептал он.
Я горько рассмеялся.
— Нет, я и так остался один. Смерть забрала все. Она всегда играла со мной, только я по глупости своей не знал, что в этой игре правила меняются так, как захочет она сама.
Чак сглотнул и выронил бумаги на пол.
— Ты все еще читал их? — Удивился я.
Парень поднял свои заметки, сложил их в папку и бросил на матрас.
— Ты все вспомнил?
Я кивнул.
— Только и осталось, что вспоминать.
— Расскажешь? — Неуверенно спросил он.
Я вдохнул и поднял глаза к потолку, как забывчивый ученик у доски, ищущий хоть где-нибудь подсказки.
— Мы подняли бунт и это оказалось единственным способом привлечь внимание. Наверное, это показалось им страшнее, чем расстрел в семьдесят первом. К тому моменту, когда мы штурмовали администрацию, оборонявшуюся, будто крепость от фашистов, в лагерь прибыли Честер и Робин. Они привезли за собой всех: полицию, прессу, медиков. Такое чувство, что в нашем гетто развернулась настоящая война.
Чак внимательно смотрел на меня, как жаждущий глотает воду, схватывал он каждое мое слово.
Я тогда стоял в первых рядах штурмовиков, которые били камнями окна корпуса и ругали всеми известными нам матерками Хейвса и его шайку.
Они закрылись в кабинете директора и окружили себя вышибалами. По крайней мере, теми, кто еще оставался на их стороне. Да, после того как все выяснилось, многие перешли на нашу сторону. Открылся настоящий фронт. Я никогда не был на войне, но то, что мы пережили за те несколько часов хватит на целую масштабную наступательную операцию где-нибудь под Гуадалканалом.
Мы бы с удовольствием перевешали их на площади перед уже разбитой школой, если бы нас не остановили полицейские. Где они были, когда умирали наши братья? Их никогда не увидишь тогда, когда они по-настоящему нужны, но они явились, как грибы после дождя, как черви, вылезшие из-под земли. Хотя, может и к лучшему, они не дали нам взять грех ну душу.
Нас быстро разогнали, большинство побросали в машины и увезли, кого-то забрала скорая, кто-то остался в лагере, для выяснения обстоятельств. Меня спрятал Саймон.
Если бы вы видели во что превратилась Обитель после наших погромов: поймите, она никогда не была Раем, но после бунта стала просто рухлядью. Все здания искалечены, как инвалиды, смотрели на нас своими подбитыми глазами-окнами, то ли укоряя, то ли молясь.
На улицах кровь, стекло, брошенные бутылки и камни, одеяла и тряпки которыми кутали головы мятежники. Мусор и гнилая еда, которой нас хотели кормить сегодня. Документы, растасканные из архивов. Тюрьма с распахнутыми камерами, будто приглашающая на постой гостиница. Безлюдная и холодная зона, которая теперь неожиданно стала солнечной. Будто погода ждала, пока гетто избавится от своих мучеников и теперь радовалась случившемуся.
Я ехал на машине мимо забора к воротам и смотрел на все сквозь полуприкрытые веки, слипающиеся ото сна и усталости. Я покидал Обитель, но если раньше мне казалось, что случись такое, радость разорвет мне грудь, то теперь мне было все равно. Мне было даже все равно на то умрут Хейвс или будут гнить в тюрьме. Просто здесь я оставил все, что мне дорого, а без них радость не была таким уж счастьем. Ничто не может стать величественным, если с тобой нет рядом человека, с которым ты мог бы поделиться.
Я оглянулся на ворота, когда мы уже выехали из Обители и посмотрел на ржавую надпись и засовы. Мне показалось, что я увидел фигуры Люка и Деда, Карла и Колли, которые с завистью смотрели на меня. Они навсегда останутся пленниками того лагеря и даже если в этом нет моей вины, я все равно никогда себе этого не прощу.
50
Вчера были похороны Саймона. Как он и просил, его похоронили рядом с матерью. На прощании было не так много людей: я, доктор Сэдок, Чак, которого я отпросил на пару дней из клиники, несколько коллег Джастина. Он, по сути, всегда был одиноким человеком, таким же как и я, может, по этому мы с ним и сошлись.
Я сидел на веранде своего рыбачьего домика, покачиваясь в глубоком кресле, накрытый старым афганским пледом с выгоревшим рисунком и держал в руках «Норвежский лес» Харуки Мураками.
Я знаю, что Джастин так никогда и не прочел эту книгу до конца. Я никогда не понимал почему, а он однажды, сказал мне, что так у него остается надежда на что-то хорошее и светлое, что в его жизни еще случится что-нибудь ясное. Но когда его нашли мертвым в его постели, в холодных руках он держал эту книгу, открытую на последней странице.
Я надеюсь, что он хотя бы перед смертью смог ее дочитать.
Я усмехнулся. Получается, самым ясным событием в его жизни стала смерть. Я посмотрел на последние строки романа и подумал, был ли прав автор:
«Все, что отражалось в моих глазах, были бесчисленные фигуры людей, идущих в никаком направлении. Посреди находящегося в нигде пространства я продолжал и продолжал звать Мидори».
