Именно в это время где-то там, далеко на юге, в Одессе, он лежал без сознания на грязном и холодном бетонном полу больничного морга…
* * *
Очнулся он мгновенно. Ведро ледяной воды, вылитой Остапом Банде на голову, сразу же привело его в чувство.
Он приподнял тяжелую голову и обвел взглядом все вокруг, пытаясь вспомнить, что с ним произошло, где он сейчас и как сюда попал. Наткнувшись взглядом на Остапа, Василия Петровича и этого, неизвестного, ударившего его сзади, он вспомнил все и застонал от боли.
— Ну вот и оклемался, кадр, — констатировал возвращение сознания к Банде Василий Петрович.
Он уже успел сбросить свой белый халат, перчатки и остался в джинсовом костюме и легкой футболке. — Иди, зови Нелли Кимовну.
Тот, который ударил Банду, вышел из прозекторской, а Василий Петрович поставил напротив Банды два стула и уселся на одном из них. Остап молча, не двигаясь и не спуская глаз с Бондаровича, стоял у двери, все так же сжимая свою резиновую дубинку.
Банда, снова уронив голову на грудь, пытался сосредоточиться.
«Так. Сколько времени я был в «отключке»?.. Вот черт, руки связали, даже на часы не посмотришь!»
Он сидел на стуле с высокой спинкой, и руки его были стянуты за спинкой стула так, что Банда и пошевелиться не мог. Парень попытался растянуть узел или хоть немного подвигать руками, но это ему не удалось — узел вязал профессионал, и освободиться от него или чуть расслабить было невозможно.
Дверь открылась, и в прозекторскую вошла Рябкина. Все такая же симпатичная, улыбчивая — ну просто само обаяние! Выдавали ее только глаза — глаза были теперь злые и строгие, холодным прищуром будто пронизывая Банду насквозь.
— Ну здравствуй. Банда! — улыбнулась она ему, усаживаясь на стул напротив и грациозно положив ногу на ногу, отчего приоткрылись красивые круглые колени. — Мы с тобой уже вроде пытались беседовать по душам, но ты оказался не слишком откровенным. Придется нам с тобой поговорить еще раз. Только более открытый и честно. Ты, надеюсь, не против?
— Поговорим, — чуть шевельнул Банда пересохшими губами. — Только дайте попить сначала.
— С этого, если мне память не изменяет, и прошлый наш разговор начался, да? — она снова улыбнулась ему. Голос ее звучал так ласково, что трудно было поверить в то, что сейчас друг против друга сидят два заклятых врага. Только один был связан, а другой чувствовал себя вполне комфортно в окружении своих дрессированных горилл. — Карим, дай ему, пожалуйста, попить. И нельзя ли его развязать?
— Сейчас, Нелли Кимовна, — бросился выполнять поручение тот, что треснул Банду по голове, а Василий Петрович отрицательно покачал головой, покосившись на хозяйку:
— Не надо пока развязывать, Нелли Кимовна. Пусть так посидит, не сдохнет.
— В таком случае выйдите все в соседнее помещение… Напоил? — обратилась она к Кариму, поднесшему стакан воды к губам Банды. — Ну вот и отлично. Выйдите все, нам с Бондаренко надо немного поговорить. Когда вы мне понадобитесь, я вас позову. И вы, Василий Петрович, тоже, пожалуй, идите, — она указала взглядом на дверь к патологоанатому.
Теперь в комнате остались только они, Банда и Рябкина, и оба с нескрываемым любопытством рассматривали друг друга, будто заново изучая, заново просчитывая возможности и способности противника. И Рябкина заволновалась — это был совсем другой Банда, совсем не тот алкаш, которого она брала на работу.
Как же раньше она не заметила пристальный и внимательный взгляд его серых глаз?! А приятные и волевые черты лица? А широкую накачанную грудь?
Неужели он такой артист, что смог спрятаться под маской даже от нее, от внимания которой не ускользала ни одна мелочь?! Это было крайне неприятно, но Нелли Кимовна постаралась справиться с волнением, усилием воли подавив нарастающую тревогу.
Она заговорила первой.
— Итак, кто же ты такой?
— Это вам ни к чему.
— Ну как ни к чему?! Должна же я знать, что за человек устроил дебош в моей больнице… Кстати, не понимаю, что же вы так усердно искали, а?
— Я хочу знать, где ребенок Сергиенко.
— Ночью мы извлекли мертвый плод. Сама бы она его не родила, возникла угроза заражения организма, поэтому на консилиуме решено было провести кесарево.
— На каком консилиуме, Нелли Кимовна? — с сарказмом переспросил Банда, с презрением взглянув на главврача. — Вы да Кварцев — весь ваш консилиум!
— Да, главврач больницы и заместитель. Вы сомневаетесь в нашей компетентности? Или вы нашли в нашем решении что-либо криминальное?
— Я поверю, что ничего криминального нет, только тогда, когда увижу ребенка Сергиенко. Покажите мне этот мертвый плод. Он где-то здесь?
— Слушайте, а кто вы такой, чтобы требовать у меня отчета? Или Сергиенко — ваша…
— Перестаньте, Нелли Кимовна.
— Хорошо, — она чуть заметно улыбнулась. — Не буду. Но вы можете мне объяснить, зачем вам понадобилось выдавать себя за алкоголика?
— Я ни за кого себя не выдавал.
— Ну, полноте, Александр! — она в наигранном возмущении всплеснула руками. — Вы так старались, что я действительно поверила, что, кроме бутылки какой-нибудь бормотухи, вас в этой жизни ничего не интересует… Все ваши душещипательные истории о своей несчастной личной жизни — тоже плод фантазии или в них есть какие-нибудь биографические сведения?
— Какая вам разница? Где ребенок?
— Послушайте, Бондаренко, давайте начистоту. Пока вы тут валялись без сознания, я успела позвонить в Киев, в министерство. И знаете, что мне там сказали? В Сарнах в жизни никогда не было медучилища!
— Естественно.
— Но ваши документы — в полном порядке.
— Естественно.
— Так где же их изготовили? Вы работаете на КГБ, на милицию? Или вы из какой-нибудь бандитской группировки? Впрочем, вы кажетесь мне теперь слишком интеллигентным человеком, чтобы связываться со всякой мразью…
— Не знаю уж, насколько я интеллигентный, но с бандитами, как вы абсолютно правильно заметили, мне связываться незачем.
— Так из каких же вы органов?
— Где ребенок, Нелли Кимовна? — Банда смотрел ей в глаза с таким несокрушимым спокойствием и невозмутимостью, что Рябкина почувствовала себя совсем неуютно — словно на допросе у прокурора!
Это и обидело и разозлило ее. Гневно нахмурив брови, Рябкина властно и грубо оборвала его:
— Слушай, ты! Ты не понимаешь, в какую историю влип. Ты ведь уже труп, понимаешь? Ты будешь лежать среди всех этих несчастных и с первой же партией исчезнешь в могиле без номера. Как тебе эта перспектива?
