Иногда он разглядывает свою библиотеку и ничего в ней для себя не находит, все эти книги гласят единственно о его скуке: одна длинная, нескончаемая фраза, что начинается вверху слева, чтобы закончиться справа внизу, и в ней речь идет исключительно о его скуке, раздвижная фраза, не прощающая ему ни одной детали, дотошное описание его скуки — бесконечно бесцветное рассуждение, цель которого — подвести итог его скуки, энциклопедия в тысячу томов, единственная статья которой посвящена его скуке, — сумма всей его скуки. И Краб испытывает искушение раскроить себе череп о стену.
— Но к черту все эти книги, хватит читать, пора жить! — восклицает Краб и скидывает груды томов с полок своей библиотеки, швыряет их на землю, с остервенением топчет. Затем, чтобы не откладывать в долгий ящик и вести себя сообразно принятому решению, усаживается за стол и начинает писать.
* * *
Прежде всего нужно выбрать место, оно должно быть одновременно доступным и защищенным, достаточно близким к источникам снабжения, но и неприметным, и Краб обследует окрестности, колеблется между двумя-тремя возможными площадками, сравнивает их достоинства, отказывается от всех трех, ищет снова и снова, в конце концов делает свой выбор и тут же приступает к сбору необходимых материалов, внимание, дерево годится отнюдь не всякое, часто Крабу приходится преодолевать большие расстояния, чтобы отыскать подходящую ветвь, гибкую и прочную, все еще покрытую свежей корой, по которой будут скатываться капли дождя. К тому же от дерева требуется несколько, притом по сути своей разнородных, свойств: твердое послужит остовом, который обеспечит прочность и устойчивость целого, тогда как более мягкое, гладкое, легкое в обработке предпочтительнее для меблировки, то есть для внутреннего благоустройства — выровнять основание, закруглить углы. Легкая как бумага стружка пойдет на заделку щелей — теплоизоляция является одной из главных забот Краба, — на руку уюту и мягкость подстилки, которая, впрочем, не вполне удовлетворяет Краба, поскольку он отправляется на поиски ткани для подушек и занавесок, снова внимание, что попало здесь не годится, шерсть и хлопок, но не синтетика, самые тонкие, самые мягкие волокна темных тонов — как из стремления к элегантности, так и для того, чтобы не привлекать внимания, — от подобной скромности, к которой мы в нем не привыкли, в данном случае зависит само выживание. Разбросанность материалов вкупе со слабостью конституции Краба — он не способен приподнять тяжелую ношу, и к тому же плохо приспособлен к схватыванию и переносу — вынуждает его растрачивать силы в беспрестанном хождении туда-сюда. Завершить строительство стоит ему бесчисленных мук. Теперь он может отдохнуть.
Но хватило всего одного порыва ветра. И вот сломанное гнездо Краба лежит у подножия дуба. Из него, чудесным образом уцелев, на траву выкатились три маленьких розовых яйца. Ласке на пасху.
________________
Краб признаёт свою вину. И делает это с высоко поднятой головой. Да, он хладнокровно убил молодого незнакомца, который читал книгу рядом с ним на скамейке. Он поступил так без колебаний и без угрызений совести, проникнув в будущее этого несчастного. Ни к чему предсказания по звездам или картам, все это вздор, достаточно не мешать памяти уйти по ту сторону текущего момента, чтобы узнать будущее до тех пор, пока она не ослабеет.
Насколько все отчетливо — кажется, что эти события разворачивались прямо перед ним: Краб, сидя на своей скамейке, оказался очевидцем государственного переворота, который через семь лет должен был привести этого молодого человека к власти, положив начало полувековой кровавой диктатуре, — ибо сей тиран не остановится, пока не подомнет под свой сапог всю страну, разместив на границах своих близких и друзей, а в каждой семье — полицейского в штатском, топя в крови малейшие намеки на неповиновение: бессильный Краб был свидетелем расправ без суда и следствия, восьмикратно преумноженных после того, как архитекторам был отдан приказ строить отныне только восьмиугольные здания, дабы предоставить жандармам больше стен, к которым можно поставить жертв; он видел рабочих, прикованных к машинам, специально задуманным, чтобы отрезать им пальцы — которыми тиран по ночам затыкает себе уши, — и как хлеба колосятся над трупами крестьян, и сведенных в полк детей, вырванных восьмимесячными из утроб своих матерей, а в начале был наш великий Кормчий, геометрия, сведенная к линиям его руки и чертам асимметричного лица, география, подчиненная гангренозной экспансии его империи, поэзия, заглушенная бряцанием рифм единственной эпопеи, в которой каждый его шаг, начиная с самого первого, прославлялся с невольной иронией в неправильных, то слишком длинных, то слишком коротких стихотворных строках, сборник его максим, ставший единственным доступным философским трудом, мысль, загнанная в головы, осужденная, цензурированная, пользующаяся подчас типографской опечаткой, чтобы несмотря ни на что пробиться между двумя чеканными слогами, в ложбине какой-то фразы в этой стерильной книжечке, быстро в таком случае выявляемой и изгоняемой из следующего издания, доверяемого на сей раз другому печатнику, поскольку предыдущий не пережил позора своей публичной казни.
В одно мгновение Краб увидел все это. Любой на его месте поступил бы точно так же: повернулся бы к будущему тирану — каковой еще ни о чем не подозревал, поскольку невинно продолжал свои литературные штудии — и вонзил ему в горло нож. Обычное дело — жалеть, что с подобным чудовищем не покончили, пока оно не совершило своих преступлений.
Итак, Краб выбрал именно эту систему защиты. Следствию удалось доказать, что жертва на протяжении двух лет поддерживала связь с его супругой (мимоходом заметим, что это может объяснить часто упоминаемые отсутствия оной, неуловимой супруги Краба), но пристало ли упоминать об этом скабрезном водевиле, когда проницательность обвиняемого и проявленная им решительность, несомненно, избавили нашу страну от превращения в театр новой исторической трагедии?
* * *
Строго говоря, нет никакой разницы между лошадью и полдником маленьких девочек, если их, конечно, двое, сидящих друг напротив друга, а наблюдатель находится под столом, и при условии также, что он прилег таким образом, что ему видно только плоское брюхо лошади и четыре ее стройные лодыжки в белых носочках. Краб, наш знакомый конюх, ложится в конюшне вместе с животными, чтобы следить за спокойствием их ночей и безотлагательно обеспечить их уходом, которого часто требует их хрупкое здоровье (пневмония тоже любит приволокнуться за одетыми в кожу мускулистыми телами, она с распростертыми объятиями встречает их после скачек). Он делит стойло с прекрасной рыжей кобылой с белыми бабками, но подчас предпочитает думать, что лежит под столом, за которым полдничают две девочки: полная иллюзия — взлетающая на воздух, когда внезапно появляется мать малышек, которая выгоняет его метлой и грозится вызвать полицию.
(Через узкое зарешеченное окно своей камеры Крабу видны лишь полеты клеток с птицами.)
* * *
Что делал Краб в момент преступления? Умирал убитым.
* * *
Намерения и на этот раз были наилучшими, но метод привел к катастрофе. И вот, вопреки расчетам его матери, ежедневные удары бича не закалили характер Краба.
