— Понятия не имею, куда это девать? — растерянно сказала она. — Может, возьмешь себе, а?
Я сбросил мокрые кеды. Она снова развернула полотенце и достала пару сухих носков. Я натянул их на ноги и влез в сапоги. Они были теплые, мягкие и точно подошли по размеру.
— У Кэя нога гораздо меньше… — проговорила она.
Я ничего не ответил, но, скорее всего, мы оба подумали об одном и том же. Она подняла куртку и помогла мне влезть в рукава. Куртка тоже сидела идеально. Под конец она протянула мне пистолет:
— Возьми его тоже…
Я заколебался.
— Возьми, пожалуйста, — в ее голосе звучала мольба. — Помоги от него избавиться.
Пришлось сунуть пистолет во внутренний карман куртки. Мы спустились по черной лестнице до окна, расположенного вровень с улицей, я бесшумно открыл задвижку, и мгновение спустя мы как ни в чем не бывало уже шли рядом по тротуару.
Под ногами был мокрый от дождя асфальт. Подойдя к переходу, она взяла меня под руку. На той стороне мы еще немного постояли рядом, не говоря ни слова. Я ощущал упругую плотность руки, ее тело было совсем близко. Вдруг захотелось ее обнять. Но тут она сама тесно прижалась ко мне и положила мне голову на грудь. Не знаю, сколько мы так простояли; потом я услышал, как у меня на руке запищали часы. Она вздрогнула, отстранилась, провела ладонью по моей щеке, каким-то странным голосом произнесла: «Береги себя» — и, резко повернувшись, пошла к перекрестку…
Я почему-то двинулся в противоположном направлении — сам не знаю почему. Мы еще несколько раз останавливались (причем на удивление одновременно), чтобы помахать друг другу рукой. Потом она окончательно исчезла за поворотом.
Было грустно и одиноко. Присев на ступени библиотеки, я стал изучать содержимое карманов. Семьдесят с лишним долларов, пистолет и слайд. Сейчас он показался мне бессмысленным куском целлулоида. Я смял его и швырнул вместе с конвертом в стоявшую рядом урну. Концерт окончился, выходившие из распахнутых дверей люди осторожно обходили меня, оборачиваясь и поглядывая искоса в мою сторону. Я лежал, запрокинув голову назад так, что затылок касался следующей ступени. Глядя на опустевшее, перевернутое здание библиотеки, думал, что воспоминания о ней будут вызывать у меня боль еще долгие годы.
На 11-й улице я нашел небольшую, с виду достаточно чистую, гостиницу. Сунув пистолет под подушку, поскорей разделся и залез под одеяло. Сначала думал заказать «девочку», но не знал, как это делается, только слышал, как хвастали сверстники и видел в кино; да и потом, откровенно говоря, стеснялся. Вместо этого стал мечтать о ней. Эти мечты напомнили мне о подаренном пистолете. Я вытащил его из-под подушки и принялся рассматривать. Маленький рычажок был, несомненно, предохранителем — это я знал по ковбойским фильмам. В рукоятке была полная обойма патронов. Почему-то страшно захотелось пострелять, но выстрелы наверняка переполошат всю гостиницу. Что бы такое сделать? Я не находил себе места, запах ее духов возбуждал невыносимо. В конце концов, я встал и, плюнув на все, быстренько избавился от неукротимого вожделения с помощью нескольких ритмичных движений намыленной руки над раковиной умывальника. После этого мне удалось наконец заснуть, невзирая на жгучий стыд за совершенный поступок.
Проснулся я затемно. На часах было около шести утра. Первым, что припомнилось, была вчерашняя телефонная беседа с тобой. Сейчас вдруг почему-то стало предельно ясно, что ты ничего, абсолютно ничего предотвратить не сумеешь. И с той же ясностью внезапно определилось в сознании, что, даже если сегодня произойдет самое страшное (хотя теперь я в этом весьма сомневался), беды мои на этом не кончатся. Отец и дальше будет прочесывать в поисках государственных тайн любую страну, в которую его пошлют, пока в конце концов не поймают; мать все равно никогда не почувствует себя с ним счастливой, скорее наоборот — с каждым годом будет становиться все несчастней; а мне — ну что ж, мне всего год до армейской службы в почти незнакомой стране, которую все здешние газеты напропалую обливают грязью.
Мысль о матери вдруг ужасно разволновала. До назначенного незнакомцем срока оставалось меньше шести часов. Правда, по моим представлениям, это должно было случиться на лекции в «Обществе питания», а я уже позаботился, чтобы она туда не попала. Но беспокойство почему-то не проходило. Одевшись, я спустился вниз позвонить. Мать сразу же сняла трубку, словно только и дожидалась звонка.
— Я тут подумал, не пойти ли с тобой в темпл дяди Гарри, — сказал я без всяких предисловий.
Она страшно удивилась — это было одно из тех мест, куда меня силой нельзя было затащить. Но ее радость тут же сменилась унынием.
— У нас только два пригласительных — для меня и для Иды…
— Но Ида ведь больна!
— Какое там больна… Только что звонила из больницы. Ей, видишь ли, сказали, будто я находилась в Атланте, и поэтому не смогла вчера забрать ее домой.
— Что же ты ей ответила? — с деланной небрежностью спросил я.
— Ну, ты ведь знаешь, что она не в себе. Да и болезнь вдобавок… Спорить с людьми в таком положении было бы ниже моего достоинства…
— Послушай, а ты не могла бы предупредить в темпле, что придет твой сын?
— Ничего не выйдет, — сказала она убежденно. — Там будет огромная толпа. Должен приехать кандидат в вице-президенты. И еще мэр и несколько «шишек» помельче.
Я молчал, лихорадочно пытаясь придумать какую-нибудь зацепку.
— Рони? — позвала она с какой-то странной, неожиданной интонацией.
— Да, ма.
— Не обижайся. Ты ведь знаешь, я бы с удовольствием лишний разок тобой похвасталась. Но сегодня не выйдет. Ты ничего не теряешь, уверяю, там будет тоска зеленая. Я иду туда только ради Иды.
Туг до меня наконец дошло, что это была за интонация. Она попросту глотала слезы. Плакала там, стоя у телефона. То ли разругалась окончательно со своим любовником, то ли получила обещанный тобой нагоняй — как бы то ни было, но я отчетливо слышал на другом конце провода ее тихие всхлипывания. Во мне тут же заговорила привычная жалость.
— Ладно, — сказал я, — оставим эту тему. — Только, пожалуйста, береги себя.
— Да-да, конечно… Понимаешь, будь у меня еще один пригласительный, я бы обязательно…
— Да нет, я все понимаю, — кивнул я, и тут рука наткнулась в кармане на что-то твердое. Это был тот самый пригласительный билет, на котором ты записал телефон своей службы сообщений. Надо же, такая удача!
Вернувшись в номер в приподнятом настроении, я проспал до десяти, пока не пришла пора выметаться. Предновогодняя служба была назначена на четыре. Где я шатался оставшееся время — в сознании никак не закрепилось. Кажется, торчал в кино, но, хоть убей, не помню, что там крутили. Мысли были заняты другим.
Тем не менее время кое-как убил и к четырем, даже запаздывая немного, уже шагал широким шагом в направлении синагоги. От ходьбы стало жарко, я снял куртку. Пистолет вынул и попробовал сунуть в карман брюк, но там он не помещался, и я надумал спрятать его в сапог. Он с легкостью скользнул внутрь, будто там ему и место, и минуту спустя я о нем больше не вспоминал.
