— Они все сейчас на концерте, — сказал я. — Наверху абсолютно пусто, и мы сможем спокойно поговорить…
Она нехотя кивнула. Пройдя за спинами сосредоточенных меломанов (миз Ярдли, разумеется, была тут как тут, даже глаза прикрыла от удовольствия), мы поднялись на третий этаж и уселись прямо на пол, опершись спинами о надежно запертую дверь кабинета. Того самого, куда бедняге Кэю уже никогда не суждено было вернуться.
Она явно не знала, с чего начать. Поэтому первым заговорил я:
— Какое отношение вы имеете к мистеру Кэю?
— Я его жена! — всхлипнула она, смахивая со щеки непрошеную слезу.
Я буквально опешил. Даже такая, как сейчас, — мокрая, простуженная, растрепанная, она все равно была на редкость красивой, ну прямо до чертиков красивой, и это никак не вязалось с невзрачным обликом мистера Кэя. Я промычал что-то невнятное, затрудняясь выразить свои чувства, но она, видно, меня поняла.
— Я была его студенткой, — сказала она. — Ты не представляешь, до чего он выделялся на общем фоне всей этой профессорской мышиной возни, этой их вечной погони за степенями и титулами. Он был единственным, кто всегда оставался верен только себе. В нем уживалось какое-то редкое сочетание удивительной простоты и глубокого ума…
Помнится, я подумал: неужто обязательно нужно оказаться на пороге смерти, чтобы красивая женщина говорила о тебе с такой отчаянной любовью?
— Мы жили не очень-то уютно, — вздохнула она, — но наша жизнь всегда была наполнена каким-то особым смыслом. А потом что-то разладилось. У него то и дело стали появляться какие-то необъяснимые болезни. Он пошел по врачам. Сначала — к дерматологу, из-за какого-то отвратительного нарыва, который никак не проходил, потом — к гастроэнтерологу, из-за болей в пищеводе, потом к урологу — из-за кровотечений. От каждого врача он возвращался с новым диагнозом и ничего не хотел рассказывать — приходилось буквально клещами тянуть. Наш дом стал напоминать аптеку — повсюду лекарства, рецепты, все деньги на них уходили, даже на жизнь не оставалось, а он все продолжал бодриться и меня успокаивать. Но чем дальше, тем это ему удавалось все хуже… А потом он совсем ослабел — и однажды я вдруг поняла, что все недомогания происходят не от какой-то обыкновенной болезни, а от той самой, понимаешь? Потому-то он мне ничего и не говорил. Я была потрясена. Стала спрашивать себя: кто этот человек, которого я так любила, с которым и сейчас живу? Кто он на самом деле? Почувствовала, что сойду с ума, если не узнаю всю правду: с кем встречается, где бывает? Кто его… любовники?
Я невольно вспомнил о своей собственной неодолимой потребности узнать «всю правду» насчет матери, которая именно правду сама знать ни за что не хочет.
Достав платочек, мисс Доггарти шумно высморкалась.
— Я решила воспользоваться своей девичьей фамилией, — продолжала она, — и как «мисс Доггарти» нашла себе работу, позволявшую ежедневно бывать в библиотеке. Старалась, чтобы он меня не видел. Однажды удалось пробраться в его кабинет, когда он пошел к врачу, но тут неожиданно появился ты. А потом уже я сама «приклеилась» к тебе — помнишь, на улице, когда ты его ждал у газетного киоска, а он вышел и куда-то пропал?
— Вы думали, что я?..
— Мне казалось возможным, а ты… ты как раз подходил больше всего. Я ведь за тобой несколько дней наблюдала: ты то и дело к нему обращался, и в кабинет к нему заходил чаще всех остальных… А однажды вечером я видела, как ты шел за ним по Сорок второй улице… И потом ты сам сказал, что хорошо его знаешь, — ну, когда мне нужно было получить его подпись на каком-то бланке…
Я покраснел. Вечные мои преувеличения…
— Мне и в самом деле хотелось с ним подружиться. Но он всегда меня мягко так отстранял…
— Знаю. Он вчера все рассказал. И об этом, и обо всем прочем, о чем у меня не было ни малейшего представления.
— Только вчера?
— Он уже понял, что дни его сочтены, а у меня после него ничего не остается, никаких источников существования. Вот он и решил, что мне причитается хотя бы знать правду. (Она положила руку на узел с вещами.) Эти письма и фотографии… Я хочу их забрать. Хочу стать частью его жизни — пусть и после того, когда она уже кончится…
— Но он просил меня все уничтожить…
— Он передумал.
Я не знал, что сказать. Можно ли ей верить? Она угадала мои сомнения.
— Это его желание, поверь. Кто другой мог бы мне подсказать, где тебя найти. Он сам дал мне адрес клуба и твой домашний телефон. По телефону никто не отвечал, поэтому я позвонила в клуб и попросила задержать тебя до моего прихода.
Мне понадобилась целая минута, чтобы все это переварить.
— А что же это за человек, который расспрашивал обо мне в клубе? Он еще выбежал за мной следом?..
— О ком ты говоришь? — недоуменно спросила она. — Ах да, там действительно кто-то стоял на тротуаре… но я его раньше никогда не видела…
Она порылась в сумочке.
— Вот, возьми, это твое.
И протянула мне знакомый конверт со злополучным слайдом.
— Тут какой-то слайд, Кэй почему-то очень просил передать его тебе…
— А вы… вы никому его не показывали?
— Чего вдруг? У Кэя в ящиках полно было таких чертежей. Он ведь когда-то работал в НАСА, в Центре космических исследований, а до этого — инженером в концерне «Мак-Доннел»…
Я подумал о крохотном кабинетике за дверью.
— Но почему он попал в библиотеку после всего этого?
— Я же тебе говорила, он не умел приспосабливаться. Вернее — не хотел. Ему было противно все, что связано с продвижением по службе, званиями, деньгами, общественным статусом, — все это вызывало у него депрессию или раздражение. А библиотека представлялась ему настоящим маленьким раем. Перед книгами ведь все равны — что мальчишка-посыльный, что профессор из Гарварда…
Мы замолчали. Я вдруг почувствовал себя удивительно хорошо. И совсем расслабился. Напряжение последних часов куда-то схлынуло. Захотелось отплатить ей откровенностью за откровенность, и я медленно, запинаясь от смущения, стал рассказывать, как подглядывал за ней тогда, в книгохранилище.
— Я хотела вынести его личное дело, — смущенно объяснила она. — Нашла его в архиве и подумала, что там может быть что-то о его болезни…
А я-то вообразил Бог знает какую романтическую историю!
— Уже поздно, — вдруг сказала она, поглядев на часы. — Я должна вернуться в больницу.
Вскочив, я рывком забросил узел за спину.
— Подожди, — остановила она меня. — Тут что-то слишком много вещей…
Я снова положил узел на пол и развязал рукава. Письма и прочую мелочь она сунула к себе в сумку; футболки, трусы, мыло — завернула в полотенце. Оставались лишь пистолет в кобуре да мягкие сапоги со стальными носками.
