– Действительно, – засмеялся Константин. – Посвящен бессребреникам, а им угодья и селища ни к чему. Уж больно не сходится одно с другим.
– Вот-вот, – подтвердил монашек. – Потому он и в сердце на тебя темных помыслов держать не может – не за что. Шли туда люди простые. Он и сам угодил в эту обитель еще малолетним сиротой, но оказался в грамоте вельми разумен. Потом его над всеми переписчиками поставили. С их трудов, почитай, весь монастырь кормился, да и ныне кормится.
– И как он ими повелевал?
– Как потом и всей обителью, с разумной строгостью, но без злобствования. И помощников себе славных подобрал. Я чаю, и без него ныне монастырь сей не пропадет, от глада не возопит.
– Помощников – это прекрасно. Как раз такой нам и нужен. – Князь довольно кивнул и заметил, улыбнувшись: – Хорошо, что мысли у нас с тобой сходятся. Лишняя порука, что человек должен оказаться хорошим.
Тут уж отрок и вовсе чуть ли не к небу воспарил от блаженства и от предвкушения того, что он нынче же вечером в своей летописи о самом себе напишет. Нет, имени он указывать не будет, разве что разок – и все же, и все же…
Константин же досадовал только на то, что он немного промедлил с этим вопросом и из-за этого игумен Иоанн не успел перейти из кандидатов в настоящие епископы.
Впрочем, как раз этот вопрос был в Чернигове благополучно разрешен. Только обычно с настолованием, властью, данной ему от патриарха, управлялся сам митрополит,[73]а тут его подменяли шесть епископов. Но тоже уровень солидный – чуть ли не половина всех духовных владык Руси. С новоявленным же владыкой Суздальской и Владимирской, Юрьевской и Тарусской епархии и вовсе выходила ровно половина голосов на будущем съезде.
Правда, Иоанну надлежало еще съездить в Никею для окончательного утверждения в сане, но это уже дело десятое. Зато теперь половина голосов делегатов будущего церковного съезда была у Константина в кармане.
Конечно, сомнения у князя все равно оставались. Явно все помалкивают, а как там с тайными мыслями? Например, старый туровский ворчун, который отсидел на епископской кафедре дольше всех на Руси, вслух не сказал ничего, но Любим, предусмотрительно взятый Константином в Чернигов, мысли его уловил хорошо, сдержанно пояснив князю:
– А епископ Мамонт, что из Турова, сам с собой воюет. То и дело вопросом задается, а почему, мол, я, старейший, не гожусь, да сам же себя за гордыню попрекает. Недостоин, мол. Да и Митрофан Черниговский тоже недовольство выказывает. Но он себя тем успокаивает, что ветхий летами, – поспешил добавить дружинник. – Мол, куда ему за море отправляться. Не выдержит дороги тяжкой, – и хихикнул в кулак. – Надо же, святой отец, а так срамно изъяснился.
– Про меня, что ли? Или про владыку Мефодия? – полюбопытствовал Константин.
– Про дорогу к патриарху. Говорит, ну, то есть думает, «к черту на рога».
– Да, забавно. – Князь устало улыбнулся и поинтересовался: – А что ростовский епископ? Ну, тот, который в уголке тихонько сидел и молчал все время? Он как?
– Недопонял я, княже. У него думы, как голос гадючий. Шип один слышался. Так я и не разобрался толком, – повинился Любим. – Только и понял про крест какой-то да про гривенки в мешках. Более же ничего.
– Ну, это ладно, – вздохнул с облегченьем Константин. – Даже хорошо. Такого угомонить легко. Пообещал серебра – и дело с концом.
Он хоть и мало был знаком с ростовчанином, однако успел понять, что был епископ непомерно жаден, хотя по уму и начитанности тоже слыл одним из первейших.
– Остальные же владыку нашего хорошо приняли. А епископ Полоцкий даже возрадовался.
– Еще бы ему не радоваться, когда я его паству на десяток тысяч увеличил, – хмыкнул насмешливо Константин.
– Так они, я слыхал, дружно в Двине омылись и сызнова обернулись в язычество. Так ли, княже? – робко спросил Любим.
– Пустяки, – отмахнулся князь. – Им очень хотелось старое вернуть, вот они и отринули крест, да и то не все. Погоди немного – пройдет время, увидят, что их никто в церковь за шиворот не тащит, и сами обратно подадутся. Только на этот раз уже навсегда, потому как по доброй воле, – пояснил он дружиннику, устало потянулся и пожаловался: – Теперь бы отоспаться всласть, побездельничать пару дней – ан нельзя. Завтра поутру если не выедем, то в Киев опоздаем, не попадем на праздничную службу в честь рождества Христова. Так что скажи там Епифану, чтоб чуть свет меня поднял. В дороге отосплюсь.
Чуть погодя он несколько помрачнел и вполголоса добавил к сказанному:
– Главное, чтобы и в Киеве все удачно прошло. Чтобы там мне никто не помешал. – И повторил как заклинание: – Чтобы все удачно прошло.
* * *
Константин же княже учал и в делах пресвятой церкви свой покон вводити, а дабы никто помешати ему не возмог, он и владык в епархиях избраша тех, кои токмо раболепствуют перед ним, немы и покорливы, ибо истинных отцов церкви оный князь всем нутром своим ненавидя, возжелаша истребити их нещадна.
Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 года. Издание Российской академии наук. СПб., 1817
* * *
Константин же княже, мудростью преисполнясь и о клире церковном не забыхом, радея о наидостойнейших. Их же розыск учиниша чрез мужей вятших и разумом умудренных обильно, дабы промашки в оном деле не допустити.
И аз, недостойный, к оным выборным делам приобщен бысть и свою лепту малую в избрание наидостойнейших внес по слову княжому…
Из Владимирско-Пименовской летописи 1256 года. Издание Российской академии наук. СПб., 1760
* * *
Мы знаем, что князья и раньше играли главную роль в подборе достойной кандидатуры епископа своей епархии. Однако по еле уловимым записям в летописях мы можем сделать вывод, что Константин и здесь внес определенные новшества. Трудно сказать, какие именно. То ли он собирал совет настоятелей всех монастырей, то ли это был смешанный совет, в равной мере состоящий из мирских мужей и духовных, но определенные новшества были.
Кстати, скорее всего, именно по причине своего неизбрания на пост епископа Суздальской и Владимирской епархий так злобствует на князя отец Филарет, автор одной из самых знаменитых летописей того времени. По всей видимости, именно Константин принимал участие в тех выборах, он и отвел кандидатуру Филарета, не допустив его в епископы.
Из тех же источников мы примерно узнаем и возраст Пимена, автора другой летописи. Согласитесь, что какому-то юному монашку навряд ли доверят столь ответственное дело, как участие в выборах духовного владыки, тем более такой богатой и многочисленной епархии. Князь Константин просто никогда бы на такое не пошел. По всей видимости, к 1220 году Пимен был в возрасте сорока, а то и пятидесяти лет.
