Джейн намеревалась сидеть на кухне и ждать Гриффина — как бы поздно он ни вернулся. Если застать его врасплох и посмотреть в глаза, она сможет понять, насколько все серьезно.
В три его еще не было. И в четыре. И в пять. Джейн поднялась наверх с последним стаканом вина, разделась и села на край кровати.
Почему я голая?
Какая разница.
А ведь я сохранила фигуру — несмотря на невероятно тяжелые роды, когда все мускулы моей плоти словно сорвало с якорей, скрутило жгутами и провернутым через мясорубку фаршем швырнуло обратно…
Джейн рассматривала свое тело, будто оно принадлежало не ей, а кому-то другому: руки были отсутствующими руками Венеры Милосской, ноги — ногами выходящей из пены Афродиты.
Хорошие руки, подумала она. И ноги красивые, хотя и достаточно сильные, чтобы выдержать мой вес и прочно стоять на земле.
Руки и ноги женщины являются признаком ее породы, Ора Ли.
Джейн невольно улыбнулась. Мейбел Харпер Терри.
О мама, мама! Бедный, дорогой осколок прошлого. Джейн мотнула головой, но певучий голос Мейбел не стихал: Руки, ноги, шея и волосы, детка. Никому, кроме мужчин, нет дела до грудей. Забудь про эту чушь. Пристойная, действительно привлекательная женщина никогда не выставляет свои прелести напоказ. Гляди на себя, и доколе ты сможешь гордиться тем, что увидела, свет тебя одобрит и будет к тебе бла-а-волить.
«Благоволить», мама.
Какая разница? Смысл один и тот же.
Быть леди.
Поучения длились бесконечно: Твоя прабабушка, Ора Ли Терри, не пролила ни капли воды ни на лицо, ни на волосы. Ни единой капли. Только кремы для лица, специальная пудра и щетка для волос. И до последнего дня жизни у нее были самая красивая кожа и волосы, какие я только видела. А ногти! Она ни разу не обращалась к маникюрше, но ее ногти всегда были отполированы, с блестящими лунками и овальными краями. И это при том, что она возилась в земле со своим трехлетним братом, выкапывая зарытое в саду семейное серебро, до замужества драила полы, портила руки кислотами и кипятком и питалась бог знает какими несъедобными и непригодными для желудка засохшими об резками свинины. А свои красивые наряды отбивала о камень в реке, чтобы они были чистыми. Она — всем нам урок. Дожила до шестидесятых годов и умерла в сто пять лет.
Да, Джейн помнила: урок, и очень трудный.
Она уважала, но никогда не любила свою прабабушку Терри. Хотя их знакомство было недолгим, влияние прабабушки оказалось неизгладимым — следовать нашей линии. Но ее снобистские и расистские воззрения были несносны.
Красивые руки и ноги. Ну и что?
К чему они? И какой от них прок?
А разум?..
Она всегда сникала в молчании от одной мысли о себе прежней. В конце концов, не было бы Оры Ли Терри, не родилась бы она, Джейн. Хотя, возможно, это лишь детское оправдание немой покорности. Так или иначе, но Джейн понимала, что без Оры Ли родилась бы в безвестном роду изгоев.
Она вздохнула: Господи, какой груз нам приходится нести.
— Да не хочу я быть леди, — произнесла Джейн вслух. — И никогда не хотела. Пошло оно подальше, это благородство, мама. И ты туда же.
Она допила вино, отставила стакан и засунула ноги под одеяло.
И в этот момент услышала, как к дому подъехал «лексус».
— Меня здесь нет, — пробормотала она.
И выключила свет.
Но тем не менее — перед тем как заснуть — отметила, что Гриффин вернулся в пятнадцать минут шестого.
9
Вторник, 14 июля 1998 г.
Грифф стоял у распахнутой, словно бы дающей путь к отступлению, дверцы машины и смотрел на оставленный для него зажженным свет в кухне. Он понимал, что должен идти в дом, но очень этого не хотел. И, тихо прикрыв дверцу, повернул на задний двор.
На небе все еще мерцали звезды, однако луна уже ушла за горизонт. Ноги промокли от росы. Грифф знал, что вороны на своем месте: наверное, следят, наверное, напуганы.
— Все в порядке, — прошептал он. — Я вам ничего не сделаю.
Знакомый запах — и все вечера детства под звездами…
Спальные мешки в походах, перевернутые каноэ на берегу, гребки сняты с уключин. Никогда не оставляй гребки там, где до них могут добраться бобры и дикобразы. И поэтому каноэ со всей поклажей затаскивали куда-нибудь повыше — например, перекинув веревку через подходящую ветку.
Что вы из кожи вон лезете? Вся эта чушь про бобров и дикобразов — просто старые бредни.
Кто это сказал?
Ральфи Редлиц. Мистер Всезнайка.
Тогда им было по двенадцать.
А про бобров и дикобразов они узнали от отца Гриффина. Зверушкам нравятся следы соли, которые оставляют ваши руки, говорил он. Все животные любят соль, но у мистера Бобра такие зубы, что он может навредить больше любого ночного бродяги. Другие звери просто слизывают соль, а бобер — выгрызает. И дикобраз тоже.
Грифф состроил в темноте гримасу. Слова имеют обыкновение нападать на человека разом:
Бобр.
Лизать.
Есть.
Грифф засунул замерзшие руки в карманы. Ноги тоже замерзли. И нос.
Кому какое дело! Нравится здесь стоять и стою — одна нога в настоящем, другая в прошлом, когда я чувствовал себя в безопасности.
В безопасности?
Именно. Как в своем доме. Мамина поговорка.
Он, и его сестра Миган, и его брат Аллун — все дома и все в безопасности.
Аллун.
«А» только в начале, а в конце — нет. Это Аллун сообщил ему другое значение слова «бобр» — бородач. В тринадцать лет у Ала ломался голос, отовсюду перли волосы, и он потел, потел, постоянно потел и все время стоял под душем — в ужасе от того, как вонял. Или думал, что вонял.
Холодный душ очень полезен.
Это сказал отец.
У Мегги была мама. У нас — отец. И всем было хорошо.
Деньги, Сент-Эндрю, большой дом в Роуздейле, коттедж в Мускоке.
Я на вбрасывании шайбы, я во время заплыва на пять миль, я — член школьного комитета, я — староста школы. Я в восемнадцать лет покоритель женских сердец.
Звезды дрогнули и поплыли.
Или это бежали облака?
Что-то изменилось над его головой. Растеклось и затуманилось.
Раздалось хлопанье крыльев.
Одна из ворон снялась с орехового дерева.
Должно быть, скоро рассвет.
