— Эй! — шепотом произнес незнакомец.
— Эй! — дружелюбно ответил я.
— Хозяин, это я, Новак.
Вот болван! Как же он меня напугал!
— Что тебе нужно?
— Ничего, я вышел покурить и пройтись. Не могу заснуть.
Он подошел ко мне и продолжил приглушенным голосом:
— Я еле узнал вас. Думал, что это вампир.
— Сейчас покажу тебе вампира! — замахнулся я на него.
— Не надо, хозяин. Вот, смотрите, у меня для вас кое-что есть.
— Что?
— Немного гашиша. Обменял у гайдуков на вирджинский табак.
— Вот как? Откуда у них гашиш?
— От гайдуков из Турции.
— Ладно, давай сюда.
Мы отошли в сторону и уселись на брошенное старое колесо под большим дубом. Закурили гашиш. Курили долго, молча. Небо продолжало месить тесто, никудышная лепешка для меня, любителя поговорить, десятистопными строфами прокричать. И пропахать борозду по своду неба, прочерченную рукой собеседников, которых не соединить.
— Голуби, — сказал Новак, которого уже повело.
А я — все никак. Какие голуби? Святой дух? Здесь?
— Голуби, вон, я видел, — повторил мой слуга, окутанный дымом.
— Да какие такие голуби?
— Скандаруны. Вот какие. Скан-да-руны.
— Скан-да-руны, — повторил я по слогам, но не метрически. Метра пока нет, все еще аршины.
— В Искандеруне скандарун. Скандарун в Искандеруне.
— Как? Как это так легко шиворот навыворот.
— Рёва-корова.
Я залепил ему пощечину:
— Давай.
— Нет. Я мал да удал.
— Удал да не дал. Сосредоточься в среду, хотя сегодня утро, пятница. Может, и четверг. Что такое скандарун?
— Голубь.
— Ага. Ясно, голубь… А не был ли и ты переодетым, а? На маскараде? А?
— На маскараде все переодеты. Вот.
— Дело слуги — прислуживать. А не переодеваться.
— Ладно. Сейчас, только посплю чуток.
На небе ничего. Облака, везде. Луна там, где есть, а Утреннюю звезду я сам ухвачу. Те, двое, знают. Знают, а я не знаю. И их нет, чтобы спеть мне. Тихо, прекрасно, на ухо, на дубе.
— Просыпайся! Просыпайся! Ну же!
Тяжеленная, обкуренная скотина. Сейчас я его ногами помассирую. Это полезно для здоровья, даже лучше, чем японский массаж шиацу среди цветущих вишен у подножья Фудзиямы и так далее.
— Давай, скандарун. Запевай.
— Скандарун голубь, летит, летит, лет, лет, божья коровка.
Заснула божья коровка. Заснул дьявол.
3.
Когда я проснулся, была ночь. Голова болела. Я толкнул Новака:
— Вставай. Хватит спать. Давай.
— Ладно, ладно. Вот, уже встаю.
— Скандарун! Быстро рассказывай, мне нужно срочно вернуться в лачугу.
— Скандарун?! Откуда вы это взяли?
— Ты начал рассказывать. Перед тем, как заснул.
— Заснул?!
— Разумеется, ты заснул. Если сейчас ты проснулся, то сам подумай, что произошло перед этим.
— Я заснул.
— Точно.
— Но от гашиша никто не засыпает. Наверняка к гашишу что-то было подмешано. И к тому же гайдуки мне сказали, чтобы я обязательно дал и вам покурить.
— Уж не те ли два «р»?
— Да, а откуда вы знаете?
— Я все знаю. Рассказывай, скандарун.
— Я когда-то, в Белграде, занимался голубями. Почтовыми. И помню, как-то появился один турок со своими голубями. Это были скандаруны. Они так называются, потому что происходят из Искандеруна…
— Искендрии?
— Не знаю, сейчас это не важно. Эти голуби есть только в северной Африке, и турецкая армия использует только их. А знаете, как они их тренируют? Мать увозят в открытое море и там выпускают, чтобы она сама нашла своих птенцов. И каждый раз увозят все дальше и дальше к середине Средиземного моря.
— Я смотрю, ты все еще под действием… так и что с этими скандарунами?
— Да ничего, кроме того, что я их видел здесь, в — Белграде, в крепости. Там, наверху, рядом с цистерной есть голубятня.
— Значит, ты говоришь, их использует турецкая армия?
— До сих пор в христианских руках я их не видел.
— Хорошо, хорошо. Отлично. А теперь ступай назад.
И я направился к хижине. Никто пока еще не вставал, и я смог незаметно вернуться на свое место.
В конечном счете, мое бдение оказалось небесполезным. Довольный, я накрылся с головой. И проспал до первых петухов, кто только их, поганых, выдумал!
4.
Барон очнулся, к нему вернулась способность отдавать приказания, и он начал пользоваться ею в полную силу, требуя от слуг как можно скорее собираться в дорогу. Как будто мы куда-то опаздывали. Слуги растерялись, они всегда теряются, когда им приказывают что-нибудь делать, они то и дело сталкивались друг с другом, роняли вещи. Во всем этом вообще не было бы ничего страшного — в конце концов, к бестолковой прислуге мы все привыкли, — если бы не одна действительно несчастливая случайность: по чьей-то неловкости перевернулся шкафчик, в котором находились банки с китайскими специями.
А вся их кухня строится на специях. Специях и мелко нарезанном мясе. Обычным людям китайцы нож в руки не дают. Мясо должно быть заранее мелко нарезано. Граф Шметау все знал об этом, а китайские императоры веками следили за тем, чтобы для их подданных мясо было нарезано загодя, благодаря чему удавалось предотвращать такие позорные события, которые имели место в Англии и Голландии, а теперь, можем добавить, и во Франции. С такой системой правления мог совладать только тот, кто отменил бы мясо совсем или повелел бы резать его еще мельче. Но разумеется, добавлял тут Шметау, китайцы готовят еду для каждого отдельно, у них нет больших котлов и сковород, каждый китаец знает — то, что он ест, приготовлено именно для него, и это помогает ему не думать о том, что мясо было нарезано заранее.
С другой стороны, такой народ, как сербы, из всех столовых приборов знаком только с ножом, и каждый им режет что-то свое. При этом постольку, поскольку едят они все из одного котла (в отличие от китайцев), все хватают сколько сумеют, и никто не знает, что предназначено именно ему. Естественно, делал вывод Шметау, у сербов разумные власти должны были бы обещать народу или ножи, или котлы большего размера.
Но, продолжал Шметау, несмотря на это, у сербов и китайцев есть нечто общее, а именно — понимание того, что властители оценивают жизнь каждого из них дешевле, чем зерно гнилой фасоли, ввиду чего и они сами ценят свою жизнь так же низко. Но объяснить это с помощью столовых приборов и кулинарии он не умел.
