— А где ты была? — спрашиваю я, и, как ни странно, мой голос звучит совершенно нормально.
— Что?—говорит она, не произнося ни звука. Мы с ней сидим на одном квадратном метре уже три года минус месяцы ее отсутствия, а обращаюсь я к ней впервые, так что странно было бы, если бы мы оба не чувствовали себя не в своей тарелке; но мне удается повторить свой вопрос.
— В Румынии, — отвечает она.
Я ничего не слыхал прекраснее.
— Бухарест, — быстро выстреливаю я и выдаю еще несколько ценных сведений о Румынии. — Это вроде за железным занавесом?
— Каким занавесом? —растерянно бормочет Таня, хмуря брови. А поскольку я не в состоянии подробнее определить, что это такое, я просто иду рядом и мечтаю о Румынии.
— Ты оттуда?
— Нет, я отсюда.
— А зачем тебе надо было туда?
— К родственникам, — говорит она.
— Так это они оттуда?
— Угу.
Я уж подумывал превзойти самого себя и сказать, что и я тоже отсюда, но мы уже вышли на школьный двор, было совершенно невозможно продолжать разговор на глазах у всех, но и завершить его было непросто. И тут как издевка судьбы к нам подошел Фредди I и грубо спросил, о чем это мы разговариваем; Таня тут же потупилась и осторожненько отступила в сторону стайки девчонок, органично влиться в которую она когда-нибудь, очевидно, мечтала.
В последние дни Фредди I обрел определенную популярность благодаря стальным шарикам и фингалам, которые тем временем пожелтели и приобрели будничный вид; над Фредди I тоже довольно долго висела опасность быть переведенным во вспомогательный класс, так что ему было что сказать по этому поводу, во всяком случае, он ощущал насущную необходимость заявить, что все это несправедливо.
— Думаешь? — спросил я с сомнением.
— Да, потому что сразу во вспомогательный класс не поступают.
— Нет? А почему?
— Потому что сначала нужно пойти в нормальный класс. А потом уж учитель видит, дурак ты или нет. И только тогда переводят во вспомогательный.
Так что и тут все сводилось к тому, что я давеча услышал от Эльбы, а именно, что именно мамка и была застрельщицей всей этой катавасии, что она не только санкционировала бессердечное решение, принятое представителями школы, но и сама просила об этом.
Домой я шел вместе с Линдой и ее новой подружкой по имени Йенни, крупной, молчаливой, со странно прямой спиной; одежда у нее была тщательно застегнута на все пуговицы, а ранец она несла так, будто состояла на военной службе.
— А где двойняшки? — шепнул я.
Линда сделала вид, будто не слышит, зато спросила, почему я ее провожаю. Но мне требовалось выяснить кое-что, и этот новый альянс меня не устраивал, пусть даже Йенни и походила отчасти на женский вариант Фредди I. О чем они говорили, я тоже не понимал, потому что если уж они открывали рот, то чтобы пробубнить что-то себе под нос, улыбаясь в пространство, будто вступили в союз беззвучных. И когда мы миновали участок голубой глины, раскинувшийся словно блестящий кровянистый волдырь на утраченных Желтым, Красным и Синим территориях, я оторвался от них, я переживал, что поступил правильно, но вышло нехорошо, и от этого чувства даже бег не помогал, но я все равно бежал и думал и о Тане, которая вдруг оказалась слишком близко, и о сестре, которая, насколько я мог судить, постепенно, но безвозвратно скатывается в глазах людей в категорию чудиков.
Глава 19
Едва я ступил в квартиру, как попал под смерч. Во-первых, мамке позвонили в обувной магазин, что не разрешалось, а кроме того я назвал Линду и ее одноклассников идиотами. Она никогда не слыхивала ничего подобного, и чтобы я, изо всех людей, и так далее, и тому подобное...
Но я был к этому готов.
— Ты сама ее туда записала, — холодно сказал я и посмотрел на нее с чувством, доселе мной не испытанным, но, однако, тоже составлявшим часть меня. Она же, вместо того чтобы начать оправдываться, сразу же сломалась; но меня подобным было уже не пронять.
— Но Финн, ты же видишь, какая она!
Нет, я вовсе не видел, какая-такая Линда, и так и сказал.
— Ты слепой что ли? — не унималась она.
Я повторил:
— Ты сама ее туда записала.
— Но ты что, не понимаешь что ли, что если бы не... если не...
— Что “если не”?
— Если бы не это, то ей пришлось бы ходить в другую школу.
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, куда она метит.
— Липперн? — недоверчиво прошептал я; так называлась спецшкола совсем в другом конце Турсхова. У нас, детей, о ней говорили, что это хлев, тюрьма и виварий вместе взятые, это было пожизненное клеймо.
Мамка снова спрятала лицо в ладонях, изображая бессилие и отчаяние — руки чесались пристрелить, чтоб не мучилась; черт возьми, она же взрослая! А какой в этом прок, если ты складываешь лапки и не желаешь бороться!
— Я больше не могу, — разнюнилась она. — Я больше не могу.
Я тоже больше не мог. Взял и ушел.
Вечером того же дня главная героиня ушла поиграть к одной из сестренок Марлене, так что арена была предоставлена матери и сыну полностью — почти полностью, потому как сломался телевизор и к нам заглянул один Кристианов знакомый в белом комбинезоне, оснащенный тяжеленным чемоданчиком с массой всяких электронных трубок и предохранителей, которые были разложены по малюсеньким ячеечкам, чтобы их легко было вытаскивать. Глядя, как он открутил заднюю крышку телевизора и погрузился в дотошное изучение содержимого пораженной силикозом грудной клетки, с легкими, сердцем и артериями, я почти отвлекся от мрачных мыслей. Я так и спросил, мол, вот это что—кишки, да? Но он в ответ посмотрел на меня очень серьезно.
— Нет, это техническое устройство. Оно не живое.
— Но ударить может?
— То есть как это?
— Ну, оно же может человека ударить?
— Если штепсель воткнуть в розетку, то может. Это называется “ток”.
— Э-э... да.
— Ты не знаешь, что такое ток?
— Неа...
— Ну, электричество тогда, о нем-то ты слышал?
— Неа...
— Финн! — послышался из кухни голос матери, в самом пронзительном ее исполнении, я откликнулся в самом своем противном тоне: стоит нам взяться за эти роли, выйти из них бывает нелегко. Но одно в этом хорошо—когда играешь роль, то хоть не надо думать, что делать дальше. И вот я теперь спросил у этого типа, не стоит ли мне сунуть штепсель в розетку, чтоб его тряхнуло крепко или дух вон вышибло. Но тут вихрем влетела мамка, уволокла меня на кухню и спросила, какого черта я валяю дурака.
