Ответ двусмысленный и немного претенциозный – ведь повзрослела ли я, в конечном счете, так и не знаю… Родители меня опекали, успех избавил от материальных затруднений и уберег от чьего бы то ни было господства, я была свободна, жила жизнью школьницы. Кстати, и критики всегда говорили со мной тоном старых дядюшек, повторяя при выходе каждой книги: «Как-то это не очень серьезно, на этот раз она недостаточно хорошо поработала». Или: «Могла бы написать и получше, несерьезна, плохой сюжет, слабая интрига». Или еще: «Слишком много пьет, слишком много курит». В Америке обо мне пишут диссертации; в Японии у меня есть фан-клубы, как у Мирей Матье; в России учат французский по моим книгам; а во Франции мне продолжают ставить оценки за поведение… Нет, мне не обидно, скорее смешно! Порой я и сама поддаю жару.
Чего вы боитесь?
Болезни и смерти людей, которых люблю. Не своей смерти… Нет, боюсь только за близких. Иногда я бываю такой хрупкой, такой ранимой… Но я быстра… Бежать! Надо сказать, что я недостаточно себе интересна, чтобы выносить себя больной или в унынии!
Вы сами не раз были на волосок от смерти…
Да, я едва не умерла уже как минимум пять или шесть раз! Знаете, для меня это воспоминания, пожалуй… романтические. И еще, конечно, очень тягостные воспоминания о физической боли. Когда случилась первая автомобильная авария, в двадцать два года, мне закрыли глаза и сняли цепочку с шеи. У меня не было пульса! Меня даже соборовали.
В другой раз я была действительно уверена, что умираю. Я думала – и все думали, – что у меня рак поджелудочной железы. Я заставила врача, который должен был меня оперировать, поклясться, что он не станет меня будить, если увидит, что я обречена. Когда меня везли в операционную, я молила небеса, чтобы он сдержал клятву, чтобы не вздумал меня вытаскивать. Я была уверена, абсолютно уверена, что умру. То, что чувствуешь в такие минуты, до того банально. Говоришь себе: «Как, уже? Я думала, это будет позже?» Как если бы к вам пришел гость, которого вы не ждали так рано. Не думаешь ни о ком, ни о родных, ни о друзьях, ты совсем одна, и в голове крутится: «Черт побери, уже». Тело восстает против ужаса, а голова говорит: «Надо же, вот так глупо».
Что случилось с вами в Боготе?
Я уснула в Боготе и проснулась в Париже… Две недели спустя! Это было удивительно! И обидно… Я-то хотела посмотреть Боготу! Говорят, это случается раз десять в год: из-за высоты. У них даже всегда наготове в аэропорту кислородная палатка. Разрыв плевры… (какое противное слово!), но проснулась я в превосходном настроении!
Вы что-нибудь помните об этих двух неделях?
Смутно… Врачи искусственно продлили кому, чтобы я не кашляла, я была вся опутана трубками… Мне казалось, будто я спускаюсь по ступенькам и падаю, падаю… Больше ничего. Несколько раз я переживала клиническую смерть и могу вам сказать, что там ничего нет! Оно и к лучшему! Мне было бы страшнее представить себе одинокую душу, кружащую в нетях и вопиющую в непроглядном мраке!
Эти «звоночки» изменили ваш образ жизни?
Я так и не смогла точно определить, каким образом эти «звоночки» изменили мою жизнь. Может быть, я стала неразумнее, легкомысленнее. Я представляю себе смерть иначе, чем те, кто никогда не видел ее близко. Встреча со смертью изрядно лишает ее ореола. Поэтому я, наверно, одна из немногих в мире, кто меньше всех боится смерти. Смерть – это чернота, абсолютное небытие, но это совсем не страшно.
Так значит, этот трагический опыт сделал вас легкомысленнее?
Легкомыслие – это, по-моему, хорошее качество. Это как место, где можно укрыться, когда дела из рук вон плохи. Когда провалилась пьеса, критика ужасна, если ты близко видел смерть, то уже не можешь всерьез на это сетовать и рвать на себе волосы. Говоришь себе: «Стоп! Есть вещи и похуже!» Легкомыслие – это еще и определенная культура, возможность уважать людей, не обременяя их. Я же не скажу им: «Послушайте, со мной случилась беда!» Бедняги, они не будут знать, что с этим делать.
Не знаю, если когда-нибудь меня настигнет смертельная болезнь, скажу ли я об этом моим близким. Думаю, нет.
Но вы бы хотели, чтобы врачи сказали вам об этом?
Конечно. Но не за полгода, так рано не стоит. За две недели вполне достаточно! Как бы то ни было, мы всегда себе лжем. За эти несколько часов, когда я думала, что умираю, я поняла, почему столько умных людей себе лгут.
Мне вспоминается Роже Вайян. За три месяца до смерти он говорил мне о своих планах на следующий год. Я думала: «Это немыслимо, он же умный человек, он должен видеть все признаки приближающейся смерти!» А ведь он в самом деле верил, что не умрет. Душа не приемлет этой мысли.
Я смирилась с мыслью о смерти всего на несколько часов. Но потом, когда исчерпаны силы, душа должна ее отвергнуть. Это вовсе не недостаток мужества, это борется душа.
Вам никогда не бывает страшно жить?
Было некоторое время назад, два или три года, но это прошло. Конечно, временами еще накатывает страх. Просыпаешься иной раз с колотящимся сердцем: «Что со мной будет? Что будет с моей жизнью?» Все мы рано или поздно задумываемся о смерти. Говорим себе: «Меня не будет, я больше не увижу деревья». Это мысль не столько о смерти, сколько о том, что нас не будет на свете. Вот это ужасно.
Что значит для вас смерть?
Конец жизни. Рано или поздно он наступает.
А зачем мы живем?
Да низачем. Временами мы бываем очень счастливы.
Вы никогда не верили в Бога?
После моего недолгого пребывания в Уазо, религиозном учебном заведении, в Бога я больше не верю. Веру я утратила, читая Сартра, Камю, Превера. Но окончательно меня отвратило в этом возрасте зрелище больных в Лурде, куда меня привезли родители. Все эти несчастные люди ждали чуда – и ничего не произошло. Впрочем, я бы одним чудом не удовольствовалась: мне их надо было пятьдесят, не меньше! Я не верю в Бога. Но ничего не имею против Бога. Это для меня не проблема.
Вы, похоже, считаете, что смерть требует известной стыдливости. Особенно если речь идет о самоубийстве. В «Здравствуй, грусть» Анна маскирует самоубийство под автомобильную аварию…
Я знала в жизни несколько человек, которые покончили с собой. Ужасно это чувство отчаяния и бессилия, когда друзья, которых любишь, добровольно уходят из жизни. Я думала тогда: «Боже мой, дойди я до такого, сделала бы все, чтобы не оставить близким это бремя, эту душевную рану: ведь они будут терзаться, что ничем не смогли помочь, что не поняли вовремя». С другой стороны, я думаю, что, когда человек сводит счеты с жизнью, он хочет заставить страдать других. Красивое самоубийство – большая редкость.
Вы когда-нибудь интересовались психоанализом?
Не так чтобы очень. Я признаю его пользу, но только для некоторых особых случаев. Что касается меня, я всегда сама находила лекарство от своих страхов. Как правило, они проходили быстро. Мои многочисленные внутренние конфликты никогда не вызывали у меня желания бежать к психиатру. Когда я два года переживала несчастную любовь, мне и в голову не пришло обратиться к психоаналитику. Писатель должен обладать минимумом внутренней сложности, чтобы писать. Минимумом, потому что, когда мне неуютно или страшно жить, я не могу написать ни строчки.
