— Дозвольте здесь побеседовать… — проговорил он. — Дельце у нас есть к вам… просьбица…
— Какая?
— Владыка взлютовался на нас с ним… — Он указал на Агафона. — Ну, на него еще не так, а на меня, аки лев, рыкаяй!
— Да за что же?
— За косу, за эту за самую… — Стратилат повернул к Лене остриженный затылок. — За театральное действо! В солдаты хочет сдать: затылок, говорит, ты сам обрил, а лоб я тебе обрею!
Леня всплеснула руками и молча глядела на обоих гостей своих.
— И ему солдатчиной грозит, если в духовные не пойдет, а ему не охота…
— Не хотите? — спросила Леня Агафона.
— Нет… — словно бархат разостлал тот по комнате.
— Главное, из-за голоса не хочет его отпускать; в протодьяконы его к себе метит. А что такое протодьякон? Бочка с вином и больше никаких: нарастит рыло, как у сома, бык быком и проживет всю жизнь! А нам с ним иное гребтится…
— Что же?
— Да ведь не кочан капусты человек: в землю врастать ему нечего? Воли душа требует. Пособите нам!
— Что же я могу сделать? — искренне удивилась Леня. — Я бы с радостью помогла вам, но как? Разве вот деньгами? У меня есть немного!
Стратилат сделал движение рукой, словно отстраняя что-то.
— Денег зачем же? — ответил он. — Заступу нам дайте: заступы у нас нет никакой. Попросите старую барыню письмецо о нас написать архиерею.
— Разве это поможет?
— Еще бы! Уважает их очень владыка, смилосердуется!
Леня задумалась.
— Не знаю, согласится ли Людмила Марковна? — проговорила она.
— А вы попросите: вам они ни в чем не откажут!
— Вы думаете? — слегка качнув головой, сказала она.
— Да все это знают! Что ж ты, Агаша, молчишь? Проси же!
— Нет, нет, не надо! — воскликнула, смутившись, Леня. — Я без всяких просьб сделаю все, что могу!
— Вот спасибо! — радостно отозвался Стратилат. — Верно угадали мы, к кому нам идти надо!
— Спасибо… — проговорил Агафон и низко поклонился Лене.
— Погодите благодарить — дело еще не сделано! — сказала Леня. — Дня через два придите — постараюсь упросить Людмилу Марковну написать письмо.
— Вот и ожил человек! — молвил Стратилат, выпрямляясь и проведя по бокам руками. — Из Рязани вышли с ним — что ночь, оба были, а сейчас хоть камаринского пляши!
— Мы ведь товарищи по сцене! — с улыбкой сказала Леня. — А товарищи помогать друг другу должны…
— Где уж нам с вами равняться? — возразил Стратилат. — Гусь свинье не товарищ! Мы в Москву, в актеры с ним надумали!
— Может, и я на сцене буду?… — молвила Леня. — Встретимся тогда с вами…
— Дай-то Бог! Вот радость была бы — что праздник светлый! Правда, Агаша?
— Правда! — разостлалось по комнате, и в таких же бархатных, как голос, глазах Агафона Леня прочла, что и у него от души сказалось это слово.
Гости еще раз поблагодарили и ушли; Леня распорядилась, чтобы их приютили и на ночь и накормили, а сама поспешила к Людмиле Марковне.
Через два дня в той же девичьей Леня вручила обрадованным Стратилату и Агафону белый конверт, запечатанный большой красной печатью с гербом Пентауровой и адресованный рязанскому преосвященному. Леня была грустна и задумчива.
И в тот же день, под вечер, в ворота баграмовского двора вкатился тяжелый дорожный дормез, запряженный шестерней почтовых лошадей, и из него вылез новый владелец имения — Степан Владимирович Пентауров.
Причина грусти Лени была та, что со дня разговора со Светицким Людмила Марковна начала впадать в забытье. Леня с беспокойством наблюдала, что старуха сидела иногда в своем кресле с открытыми глазами и в то же время не видала и не слыхала ничего совершавшегося кругом: заметно стала она и менее резка; все ей сделалось безразличным. Без возражений согласилась она написать письмо архиерею и, не приказав прочесть себе вслух, подписала его и молча отодвинула к Лене.
И только когда казачок взапуски с приживалкой прибежали доложить, что приехал молодой барин, она огляделась с таким видом, точно только что проснулась или вернулась откуда-то, и на время сделалась прежнею Людмилой Марковной.
На балкон развязною походкой вошел одетый в коричневое пальто человек, сильно поношенный, с лысиной до полголовы и с желтыми мешками под глазами — прищуренными и маленькими.
— Бабинька, здравствуйте! — воскликнул он, завидев выпрямившуюся и глядевшую на него старуху, близ которой стояла Леня. И он несколько раз поцеловал сперва руку, затем щеку Людмилы Марковны.
Та взяла его за острый подбородок и несколько секунд всматривалась в лицо и глаза; Степан Владимирович прищурился окончательно, и бритые щеки его как бы распухли от улыбки.
— Ты — Степа? Однако… — раздельно проговорила Пентаурова и опустила руку.
— А что, бабинька, что? — обеспокоился тот и даже потрогал свои щеки. — Выгляжу я плохо, а? Пыль это… от дороги, должно быть…
— И плешь дорогой натер?
— Ах, вы вот про что, бабинька? — Степан Владимирович усмехнулся и совсем отцовским движением словно помыл руки. — Волос, бабинька, ума не любит: чуть где ум есть, сейчас же вон и с луковицей! — Он захохотал. — Я для своих лет сохранился недурно!
— А сколько их тебе?
— Много, бабинька, целых двадцать семь! А это кто? Неужто Ленька?!
— Леня… — строго поправила старуха.
— Вот выросла! — продолжал Степан Владимирович и, вытащив из-за борта пальто лорнет, стал разглядывать смутившуюся девушку. — Но она прехорошенькая!…
— Ты бы об отце лучше спросил? — прервала его Пентаурова.
— А, об отце, да! Но ведь он уже похоронен?
— Разумеется. Не тебя же ждать в эдакую жару было!
— Ну и что же, как… все ничего?
— Что такое как да ничего?
— Ну, умер он, не болел? Вы писали — сразу, от разрыва сердца? Завещания он не оставил? — Степан Владимирович вдруг явно обеспокоился и даже уставился в лорнет на бабушку.
— Не знаю… Кабинет его запечатан в Рязани. А вот вольную ее ты найдешь в конторке — там она.
— Вот что? Отец отпустил ее на волю? — Степан Владимирович опять через лорнет воззрился на Леню.
— Да. В тот же день, как откроешь кабинет, бумагу эту пришли мне с надежным человеком.
— Хорошо… непременно… Надеюсь, завещания нет, ведь я же один наследник?
Людмила Марковна молчала.
— А сколько Баграмово дохода дает?
— Это ты у приказчика спроси… — ответила она.
— Да, да… — подхватил Степан Владимирович. — Вообще я здесь, как следует, займусь!
