Он так разволновался, что даже есть позабыл.
Видимо, свидания их редки. Еще бы, при такой ревнивой жене, при том, что все вокруг смотрят в десятки глаз!
— В «Маске» встретимся, хорошо? В половине седьмого. Ты зайдешь, а я потихоньку мимо пройду, и ты выходи, хорошо? Только не прогляди меня! Хорошо?
(Вспышка: «МАСКА». Громкая музыка. Какие-то крики. Кого-то поздравляют… ЭТО АРТИСТИЧЕСКОЕ КАФЕ РЯДОМ С ТЕАТРОМ.)
— Хорошо.
Глава 6
В половине седьмого она была в этом кафе.
Ефим Андреич не заставил себя долго ждать.
Она увидела его, вышла. Он тут же отвернулся и не спеша пошел вдоль улицы. Она — следом, соблюдая дистанцию. Он свернул в подворотню, она за ним.
Вошел в подъезд.
Она тоже.
Он открывал ключом дверь обычной квартиры.
Огляделся:
— Быстро!
Она почти вбежала, он — за ней.
Это была странная квартира. Какая-то казенная и даже чуть ли не реквизиторская театральная мебель: венские ветхие стулья, допотопные диваны, фальшивые гобелены… Что-то вроде актерского временного жилья, только пустующее.
(Вспышка: ОНА БЫЛА ЗДЕСЬ!)
Ефим Андреевич пошарил на кухне, выдвигая ящики, вышел:
— Ничего нет. Ни чая, ни кофе. И еще один стул куда-то исчез. Полтергейст здесь, что ли? Ключи только у меня и у директора. Я стул не брал. Ему он тем более не нужен. Обычный стул, драный, красный, то есть обивка на сиденье красная, ужасный стул. Кому он мог понадобиться? Или Петр Евгеньич пускал сюда кого? Но кого он мог пустить такого, чтобы стулья крал? А может, и сейчас кто-то здесь подселился, надо было спросить.
Ефим Андреевич как-то слишком был озабочен пропавшим стулом и возможными жильцами.
— Если бы тут кто-то был, остались бы следы. Сам же говоришь: ни чая, ни кофе, ничего. Крошки есть?
— Нет крошек.
— Ну вот.
Лиза залезла с ногами на широкий диван, покрытый старым плюшевым ковром. Похлопала рукой по нему, чтобы проверить, много ли пыли. Ничего. Терпимо.
И очень хотелось, еще сильнее, чем в «Востоке», быть близко с этим человеком.
— Иди ко мне, — сказала она.
Ефим Андреич приблизился. Сел как-то неловко, скособочившись. Лиза обняла его за плечи. И это показалось знакомым ей. И запах его показался знакомым, приятный запах ухоженного элегантного мужчины в цветущем и чистоплотном возрасте.
— Ну, что ты? Что ты? — спрашивала она.
— Лиза…
— Что?
— Лиза, милая моя…
— Что?
— Даже не верится. Так не бывает.
— Бывает.
И прошло некоторое время. И в результате этого некоторого времени выяснилось, что Ефим Андреич слишком переволновался.
Все-таки возраст сказывается, подумала Лиза. Или у них это все началось слишком недавно, не появились еще привычные и успокаивающие ритуалы? Она утешала его и ласкала его, но безуспешно.
— Не надо, — сказал он. — Ничего не выйдет.
— Ты не думай об этом. Мне ничего не нужно. Мне и так хорошо.
— Правда?
— Абсолютная правда, — чистосердечно солгала Лиза.
— Это все она с бабкой своей!
— Кто она? Какая бабка?
— Колдунья, гадалка, ведьма! Опоила она меня. Она на все способна. Жена то есть. До сих пор не понимаю, как такие превращения происходят! Мы когда с ней встретились, она была молоденькая милая актрисочка, характер добрейший, влюбилась в меня беззаветно. Поженились, родила сына, потом дочь. Ну, отяжелела, конечно. На первые роли не претендовала уже. Да и я не мог: жена режиссера, слухи, сплетни, сама знаешь. И тут начался у нее психоз. Ревновала абсолютно ко всем. Истерики, скандалы. Вены кухонным ножом пилила, таблетки пила. И самое-то смешное и страшное, что все ее подозрения были пустыми! То есть да, по молодости пару раз изменил я ей, а потом… Я слишком люблю свою работу, я весь в работе, мне не до этого. А она все равно. До инцидента дошло: ударила одну актрисулечку какой-то палкой, от декорации оторвала со страшной силой, я потом смотрел, там вот такие гвозди! Сотрясение мозга у девочки, у меня куча неприятностей, а ей судом грозят. Пришлось уехать, буквально бежать, а ведь уже коллектив сложился, уже на театр похоже было… Приехали сюда, к вам. Я говорю: Анна, дай мне работать! Не нужен мне никто. Ты, Петр, Варя, и все! Чуть на коленях не стоял. А она только улыбается. И вот находит эту самую бабку, ворожею, на прошлое и будущее гадает, травки варит всякие… Ну и дает ей эта бабка какую-то отраву, отворотное зелье какое-то, Анна меня поит… А я, главное, чувствую, что у чая или кофе какой-то привкус, но ты же знаешь, я весь в себе, я думаю, у меня процесс! Так только спрошу: вода, что ли, совсем плохая стала? Она говорит: наверно. Представляешь? Но результат налицо: я не только на других женщин не смотрю, я самой Анны уже не касаюсь! Потом, помнишь, я сознание потерял во время репетиции? Тут Анна наконец испугалась, подумала, что из-за этой самой отравы. И тащит меня к этой бабке. Кается по дороге. Прости, говорит, сейчас она тебя или расколдует, или я ее за ноги подвешу. Резкая она у меня женщина… Ничего, что я вот так откровенно? Я даже тебе не хотел, хоть мы и подружились с тобой. Прорвало, извини. Меня так никто не понимал, как ты. А сегодня такой день… Рассказывать дальше?
— Конечно.
— Ну вот… Бабка отпирается: я тут ни при чем, он мужчина не молоденький, у него возрастное! Анна на нее кричит: делай что хочешь, я тебя просила от других женщин отворот сделать, а не от меня! Возвращай мужику силу! Бабка ей ласково говорит (Ефим Андреич, увлекшись собственным рассказом, становился все более артистичным, уже в лицах представлял): «Роднуся ты моя, ды мы это запросто! Будет он любить однуе тебя, а больше никого он не будет любить!» Анна кричит: «Только без всяких мне жидкостей! Как хочешь, а чтобы был он прежний!» Бабка ей: «Какие жидкости! Сейчас пошепчу, водичкой сверху сбрызну, как новенький будет он!» А я стою чурбан чурбаном, совершенно чувство юмора пропало. Да и какой тут смех! Короче говоря, пошептала она надо мной, водой сбрызнула, потом карты разложила. Вижу, говорит, отличное ваше совместное будущее. В общем, наворожила, нагадала и даже денег не взяла. Брак в моей работе, говорит, бывает редко, но если бывает, то исправляю бесплатно!
Ладно. Веришь ли, в тот же день чувствую — с ума схожу. Еле до ночи дотерпел и, извини за подробности, такую афинскую ночь собственной супруге устроил, что она аж прослезилась.
А я грешным делом решил свою силу проверить. Милу Яковлеву помнишь, которая в Москве сейчас?
— Да.
— Я знал, что она ко мне интерес имеет. Тогда еще одна квартира от театра была, на окраине вообще, временно пустовала, как эта. Тоже вместо гостиницы ее держали: дешевле и выгодней, чем в обычную гостиницу селить. Ну и на всякий такой случай. Мы с ней туда. Я горю, пылаю — и ничего! Пшик! Ужас какой-то. Ладно, я еще с одной попробовал, уже не из театра, ты ее не знаешь. Результат тот же. И я понял, что все-таки сумела меня проклятая бабка заколдовать! Бросился к ней, а она с невинным видом: «Извините, ничем таким не занимаемся, а вас я вообще не знаю!» Я кричу, я милицией грозить ей стал, а она: «Пожалуйста, зовите милицию, она вас за хулиганство и схватит, а я еще раз говорю: ни про какие волшебства не слышала, ничем не занимаюсь, живу на одну пенсию!» Ну не убить же ее? С тем и ушел. Так и живу. Но самое-то идиотское то, что Анна моя ревновать продолжает! Никакого повода, а она продолжает! Изводит меня. Ты сама знаешь, весь театр смеется над ней. А я хоть и злюсь страшно на нее, но ведь как-никак родной человек, моих детей мать! Понимаешь! Двенадцать лет я тут, и за двенадцать лет ко всем актрисам чуть симпатичней крокодила ревновала! К тебе сначала тоже, потом утихла, все ведь видели, как ты Игоря спасала, как ты его любишь. Я даже завидовал. А недавно опять. Как этот спектакль начали репетировать, прицепилась: чего это ты Лизку на главную роль взял? Она бездарность, она такая, она сякая. Ты извини, я между нами это говорю. Это ведь не вина, а беда ее, понимаешь?
