— Я ведь пропал. Обещал позвонить и исчез… Это — тебе. — Он наконец протянул ей букет.
Настя почему-то вздрогнула, ощутив прикосновение его холодных пальцев. Семь удивительно красивых бутонов, на каждом из которых застыли серебряные капельки влаги — растаявшие снежинки. «Спасибо» застыло на губах — слишком традиционно, слишком обычно за такое вот чудо.
— Олег… Это просто сон. Мне никогда не дарили таких цветов. Правда.
Он вздохнул:
— Это означает, что мне можно войти или ты еще подумаешь?
Настя посторонилась, улыбнувшись.
— Конечно. У меня беспорядок, ты не обращай внимания.
— Очень даже буду обращать. Вплоть до ликвидации.
Как оказалось, он не пошутил. Уже через несколько минут после его появления в квартире Настя покорно лежала на кровати, застеленной свежим бельем, а Олег, уже успевший расставить все вещи по местам и повесить в шкаф одежду, пылесосил. Старенький родительский пылесос, находящийся на последнем издыхании, работал так громко, как будто в квартиру загнали снегоуборочную машину.
— Ну вот, — он вытер капли пота, выступившие на лбу, и выдернул шнур из розетки, — теперь тебе не за что передо мной извиняться. Чистота просто идеальная — или, может быть, я что-то забыл?
— Ты не вытер пыль с тумбочки. — Произнося эту фразу, Настя изо всех сил старалась придать лицу серьезное выражение.
— С тумбочки? — Он нахмурил брови, показывая, что и ему сейчас не до смеха. — С какой тумбочки?
— Вон с той, — Настя протянула руку вправо, — которая стоит возле окна.
— Прости. — Он уже помчался в кухню мочить тряпку.
— Олег, прекрати! Прекрати сейчас же, ты ведешь себя…
— Как я себя веду? Неужели опять слишком нагло? — Он показался в дверном проеме с мокрой тряпкой в руках. — Нагло, вызывающе, просто недопустимо?..
— Совершенно верно! — засмеялась Настя и тут же взмолилась: — Прошу тебя, прекрати убираться в моей квартире!
— Странные вы, женщины, — как бы удивляясь, произнес он, — не поймешь вас. Ладно, не хочешь — как хочешь. Я больше не буду убираться в твоей квартире. Только вот пыль с тумбочки вытру — и все, баста. Пойду на кухню, что-нибудь поесть приготовлю.
Настя протестующе взмахнула руками.
— Что, и этого тоже делать нельзя? — Он поднял брови, как бы удивляясь, и продолжил тоном капризного ребенка: — Ну вот, убираться нельзя, готовить нельзя, что же тогда можно?
— Олег, — она смотрела на него беспомощно и ласково, — пожалуйста…
Он подошел, присел рядом на краешек кровати и слегка коснулся губами ее волос. Настя сразу почувствовала, как тысячи электрических волн пробежали по телу, родившись в той точке, где только что были его губы. Закрыв глаза, она расслабилась, потянулась к нему…
Он и в самом деле, невзирая на ее запрет, отправился на кухню готовить ужин — но не сразу, а уже после того, как на ее губах замер последний стоп. Некоторое время они просто лежали молча, не говоря ни слова, думая каждый о своем. Потом он осторожно приподнялся, бережно переложил ее руку на одеяло.
— Скажи, ты сегодня что-нибудь ела?
Она только покачала головой:
— Мне не хочется…
— Ну, это не разговор. Ты как маленькая девочка. Нужно кушать, чтобы поправиться, Настенька.
«Настенька»… Давно забытое, почти что сказочное имя. Волшебный вечер, и такой неожиданный. Настя смотрела на розы, стоящие в высокой хрустальной вазе на журнальном столике. Олег, не став дожидаться ее возражений, отправился на кухню.
— Настя, тебе не скучно? — Она услышала его голос и улыбнулась. — Может быть, телевизор включить?
— Не надо, — прошептала она, чувствуя, как наливаются тяжелым свинцом веки. Через некоторое время она уже спала — спокойно и беззащитно, а он, закончив кухонные хлопоты, сидел на полу рядом с ней и смотрел, как вздрагивают во сне ее ресницы.
Она проснулась от холода. Все тот же озноб — теперь еще сильнее. Открыв глаза, она долго смотрела перед собой, вспоминая все то, что казалось теперь сном. Неужели ей все это приснилось? Оглядевшись, она различила в ночном сумраке белые розы. Значит, не приснилось. Только Олега не было. Она приподнялась на кровати и сразу же увидела его. Он сидел в кресле, откинув голову назад.
— Олег, — тихо позвала она и, не дождавшись ответа, поняла, что он спит. Выбравшись из-под одеяла, она тихо подошла к нему, присела рядом, возле его ног, прижалась губами к холодной руке.
Он сразу же проснулся.
— Настя… Извини, я, кажется, задремал.
— Бессонная ночь?
— Две бессонные ночи, — устало уточнил он. — Эта чертова работа когда-нибудь сведет меня в могилу. Но и без нее я тоже не могу, хоть ты тресни.
Работа… Странно. Настя подумала о том, что совсем ничего не знает о человеке, который за последние несколько дней стал для нее таким родным.
— Расскажи мне про свою работу, — попросила она, но он в ответ на ее просьбу только возмущенно нахмурил брови.
— Настя, умоляю тебя. Все, что угодно, только не это. Давай не будем говорить о работе.
Она улыбнулась:
— Но почему? Мне интересно, я хочу знать… Хочу знать, как ты живешь. Чем заполнена твоя жизнь.
— Моя жизнь — это азарт. Такая у меня профессия. Я журналист, журналюга, как говорят многие.
— Но при чем здесь азарт? Ты ведь не в рулетку играешь! — искренне удивилась Настя, а он улыбнулся:
— Иногда это бывает похлеще рулетки… Настя, я на самом деле не хочу сейчас говорить о работе. И вообще — ты сошла с ума! Сидишь на холодном полу уже пять минут… Ну-ка, дай я потрогаю твой лоб!
Она послушно потянулась к нему, ощутив ледяное прикосновение влажных губ.
— Да ты вся горишь! Марш в постель!
— Только с тобой, — упрямо возразила она, а он поднялся, бережно убрав ее ладонь, и, подхватив на руки, понес на кровать.
— Невесомая… Просто пушинка.
Он уложил ее на кровать, заботливо накрыл одеялом и снова поцеловал в горячий лоб.
— Лежи, я сейчас.
Настя покорно застыла, снова натянув одеяло до самого носа. Да что же с ней такое происходит, что за странная болезнь — ни насморка, ни кашля, и горло не дерет, откуда эта лихорадка?
Он вернулся с двумя чашками чаю. Настя приподнялась на локте и принялась медленно цедить из бокала горячую ароматную жидкость.
— Такой вкусный чай…
— Особенный рецепт. — Он наклонился и поцеловал ее в губы.
— Осторожно, — предупредила она серьезно, — можешь заразиться!
— Умрем вместе, — равнодушно произнес он, а ей внезапно почему-то стало страшно. Даже повзрослев, она не научилась спокойно думать и говорить о неизбежном.
