Очертив розовой блестящей веревкой с флажками территорию катастрофы, мы начинаем свою работу, тщательно собирая части тел из-под кустов и деревьев. Как странствующее племя мясников, предлагающих свой товар обитателям леса, мы раскладываем нашу продукцию аккуратными рядами на сверкающих черных пластиковых листах, разложенных на солнце, пробивающемся сквозь просвет. Каждый лист — отдельное царство конечностей, органов или голов.
Обследуя окрестности, мы оставляем по маленькому красному флажку везде, где находим сокровище, — вместе с приколотой к нему нацарапанной от руки запиской, описывающей исходное местонахождение и предполагаемую функцию в человеческом теле. Неузнаваемые ошметки сваливаются в ярко-синие пластиковые пятигаллоновые ведра, которые скоро переливаются через край, — как свинячьи помои, что следует выплеснуть в свой черед. В конце концов, все вокруг усеяно этими красными опознавательными флажками так, что напоминает модель миниатюрной площадки для гольфа.
Когда в конце концов я замечаю, что остальные загипнотизированы монотонностью работы, никем не замеченный, я ухожу за периметр. Мое сознание как бы настроено на некую невидимую психическую нить, что неуклонно ведет меня сквозь липкую непроницаемую ткань потеющей растительности. Я следую за этим ощущением с радостью, которая сверкает угольком в моих чреслах, уводя меня к священному телу моей падшей Богини, ожидающей меня одного. Я не могу примириться с мыслью, что она позволила своему совершенному атлетически сложенному телу упасть в общую кучу с остальными пассажирами, даже если ее изувечило насилием взрыва. Так что я не удивляюсь, когда вижу ее мирно возлежащей на постели из осота и мха, целой и невредимой, обнаженной. Ее гладко выбритый пах сверкает, как белоснежный камень. Розовые дельфиньи губы ее влагалища загадочно улыбаются — сияющая завеса, чуть приоткрытая — завлекая меня в бархатный коридор, уводящий к наслаждениям рая и ада. Лицо, которое я видел столько раз выкупанным в перламутровом свете галереи звезд МТВ, сейчас — точно такое же, каким всегда появлялось в ее видеоклипах: безупречно белое, соблазнительное, прощающее и материнское, как у Богоматери. Оно исполнено мудрости, какой могут обладать только самые известные звезды телевидения, благодаря своей причастности к таинствам трансценденции сексуальной агонии и блаженства. Ее глаза мерцают зеленым флуоресцентным свечением, искрятся желтыми осколками, как глаза леопарда. Сверхсовременный блеск контактных линз в смерти не более и не менее непроницаем и таинствен, чем в ее последнем клипе… Я всегда знал, что когда-нибудь мы встретимся, что если я буду думать о ней все время, наши жизни, в конце концов, пересекутся. И когда я увидел ее имя в списке пассажиров, определенность того, что час настал, забила в моем сердце ключом: религиозная радость оправдавшейся веры.
И вот она лежит здесь, у моих ног, взывая ко мне. Ее тело невредимо, и это не совпадение. Она не подвержена разложению, неопределенности или страху. Я закрываю глаза ладонями, будто наблюдая изнутри пещеры магический, тайный, извилистый путь, которым уходит моя Богиня. Фонарь зажжен в ее левой руке, слегка приподнятой с ее лиственного ложа. Ее розовая плоть лучится на фоне лесной почвы. Сверкающее созвездие алмазов, жемчуга и витых золотых и серебряных усыпанных драгоценными камнями браслетов и тиар рассыпано вокруг нее. Фонарь пульсирует в такт ее сердцу.
Она смотрит прямо на меня, подзывая меня кивком головы, как если бы я был медленно кружащей вокруг нее видеокамерой. Она широко раздвигает ноги, ее левое колено задирается вверх и назад к фонарю, другая нога зарывается в опавшие листья. Переполненный любовью, я нагибаюсь к ней, неуклюжий в своем желтом резиновом костюме, и беру ее на руки. Ее тело выделяет сверхчеловеческую теплоту, которая мгновенно пронизывает мой резиновый костюм, как если бы сама теплота была формой общения. Я уношу ее все глубже в лес, а она тихонько поет мне в ухо: «Я знаю все твои тайны… Я знаю твои тайны… Я знаю твои тайны…» — нежно кружа по хрящу моего уха своим языком. Я напоен ее святостью.
Мы продвигаемся через лес, будто плывем в потоке теплой красной жидкости. Ее фонарь освещает дорогу. Ее язык проникает глубже в мой череп. Я чувствую, как ее нежный голос забирается в тайные уголки моей души. На ходу я нагибаюсь и мягко беру ее грудь, втягивая ровный поток медового молока в рот. Вдруг она подает своим фонарем сигнал опустить ее. Я стаскиваю резиновый костюм и, пока мы занимаемся любовью, чувствую, как мое тело сверкает вспышками молний. Многоцветные картинки рвутся изнутри вспышками по экрану нашей единой обнаженной кожи.
Покончив с ней, я хороню ее тело под деревом, засыпав место листьями и мхом, чтобы оно выглядело нетронутым. Я знаю, что легко найду ее, когда вернусь, потому что я один способен видеть слабое мерцание из-под земли.
Пресса хочет знать
Когда прибывает подкрепление, каждая команда работает посменно, по три часа: более продолжительное пребывание в зоне бедствия невозможно. Один потрясенный командир спасателей уподобляет место, очерченное периметром, «ебаному саду кишащих потрохов». В часы отдыха мы расходимся по кофейням близлежащего городка: «Нет никаких лиц, нет никаких лиц, у них нет никаких лиц…» — уныло отвечаем мы не отрываясь от кофе, когда местные жители, а потом и пресса, собираются вокруг, впитывая атмосферу оглушенной задумчивости, окутывающей нас.
Мы — Изнуренные Профессионалы, пророки, вернувшиеся из чистилища невообразимо жестокой пустыни. Когда мы оборачиваемся к видеокамерам, наши глаза подернуты слезами. В одно мгновение нас засасывает влажный водоворот расширяющихся и сжимающихся линз. Как пациент, рассказывающий о своей детской травме бесстрастному психоаналитику, мы бесстыдно захлебываемся рыданиями перед камерами. Тучи съемочных групп нависают над нами. Их камеры жужжат, наводя фокус на наши слезы, как головастые насекомые, привлеченные сахарным ароматом капающего нектара, что выдавливается из уголков наших глаз. «Нет никаких лиц, нет никаких лиц», — повторяем мы каждому, кто готов слушать. И поначалу этого замогильного хора достаточно, чтобы удовлетворить их жажду, пока они не завладевают копией списка пассажиров. Тут они узнают, что на борту была Анжелика. И тогда, не желая казаться слишком сильно заинтересованными звездой, ее совершенным телом, известным всему миру, теперь, предположительно, ставшим изорванным трупом, они начинают строить свои вопросы именно вокруг этого: «Не находил ли кто кусок чего-нибудь, что, возможно, могло быть ею? Ее руку? Ее изысканную стопу — ту, что грубого вида испанец облизывал в клипе песни «Успокой мою любовь»? Нескольких клочков нижнего белья от «Ла Перла», разбросанных среди обломков, пучок ее платиновых волос в траве?» Но я стер все следы ее присутствия, и я слышу сейчас, как она поет для меня. Наша жизнь вместе только начинается.
Ее любовь разделена всем миром
Я лежу одетый на ярко-оранжевой синтетической постели моего скромного номера, куда меня отправили отдохнуть до наступления смены. Моя одежда тяжела и мокра от пота. Несмотря на то, что ее покрывал предположительно герметичный желтый резиновый костюм, пар, который поднимается от них теперь, пока они сохнут на холодном сквозняке кондиционера, слегка отдает едким послевкусием бойни. Этот запах мешается с медово-мускусным половым ароматом Анжелики, что исходит от моей промежности в прохладный воздух номера.
