— Нет!
— Могут наши дети выучиться в школе родному языку?
— Нет!
— Можем ли мы получить работу, если она уже обещана другому?
— Нет!
— В собственной стране, за которую мы проливали кровь, с нами обращаются как с рабами. Каждый день лесовозы вывозят древесину, проданную одними иностранцами другим иностранцам, чтобы набить карманы иностранцев. Каждый день из камней нашей Теесты в их городах строят дома. Мы работаем босиком в любую погоду, тощие, как щепки, а они жиреют в офисных креслах. Братья и сестры, мы должны бороться, должны завоевать право самим решать свою судьбу. Мы должны объединиться под знаменем Фронта национального освобождения Горка, GNLF. Мы построим больницы и школы. Мы обеспечим работой наших детей. Мы вернем достоинство нашим дочерям, таскающим тяжести и ломающим камень на дорогах. Мы защитим нашу родину. Мы родились здесь, здесь родились наши родители и родители наших родителей. Мы будем управлять нашими делами, пользуясь родным языком. И если потребуется, омоем наши обагренные кровью кукри в водах родной Теесты. Джаи Горка!
Оратор лихо взмахнул своим кукри, осторожно воткнул острие в подушечку большого пальца левой руки и задрал его вверх на всеобщее обозрение.
— Джаи Горка! Джаи Горка! Джаи Горка! — завопила толпа.
Их собственная кровь рвалась наружу, подстегнутая каплями, выдавленными из капилляров бравого вожака. Тридцать демонстрантов выступили вперед, тоже окровавили большие пальцы и собственною кровью намарали плакат с требованием независимости Горкаленда.
«Храбрые воины-гурка! — призывали листовки, наводнившие город. — Покиньте индийскую армию немедленно! Ибо, когда вы выйдете в отставку, вы, возможно, окажетесь здесь иностранцами».
GNLF обещал работу, сорокатысячную собственную армию, университеты и больницы.
* * *
Чанг, Бханг, Сова, Осел и множество их товарищей по оружию набились в бывшую армейскую кантину Тапа на Рингкингпонг-роуд. На бумажке нацарапано от руки: «Цыплята-бройлеры». К пустой нефтяной бочке прилажен бильярд; две старые кривоногие развалины, ветераны Восьмого пехотного полка гурка, толкутся вокруг. Облака заползают в кантину и трутся о колени солдат. Горы льнут к городу.
Вечереет и холодает. Джиан, кричавший вместе с демонстрантами иной раз для забавы, иной раз и всерьез, подогрелся алкоголем и заразился общим настроением. Он рассказывает о своих предках солдатах.
— …А пенсия, которую они получили! Думаете, они получили столько же, сколько и англичане их ранга? Умирать вместе, а денежки врозь…
Все здесь братья во гневе, гнев подбадривает их, похлопывает по спинам, по плечам. Раскрывает глаза. Становится ясно, почему он до сих пор без работы, почему не может позволить себе продолжить образование в Америке, почему стыдится показать свой дом. Он вспомнил, как удержал Саи от посещения своей семьи. Более того, становится ясно, почему так злит его отец, почему он не может разбудить этого сверхскромного старика, довольного своим классом из полусотни орущих пацанов, своей дурацкой школой. Встряхнуть бы его!..
Но что проку встряхивать старый дырявый носок! Только лишний раз расстраиваться…
И все прошлые разочарования, все моменты унижения слились в единую истину.
Все они здесь, в старой кантине, выплескивали свой гнев, убеждаясь, что старая ненависть не стареет. Она лишь выкристаллизовывается заново, очищаясь и усиливаясь. Печали улетучились, осталась злость. Прекрасный, возвышающий наркотик.
Благородная, мужественная атмосфера заставила Джиана устыдиться своих вечеров на веранде, тостов с сыром, пирожных и — хуже всего — этих дурацких сю-сю-сю с никчемной, избалованной девицей.
Он вдруг почувствовал на себе требовательный взгляд седых столетий.
И громогласно потребовал радикализации курса GNLF.
Глава двадцать седьмая
На следующий день Джиан прибыл в Чо-Ойю в настроении раздраженном, почти злобном. Таскаться в такую даль в такой холод за жалкие гроши! Они там живут в хоромах, горячие ванны принимают, спят в отдельных спальнях. Вспомнились и котлеты за ужином, и оскорбительное замечание судьи: «В математике вы, возможно, сильны, но в отношении здравого смысла, извините, подкачали».
— Как ты поздно! — сказала Саи, и он еще больше озлобился. Втянул зад, выпятил грудь, задрал нос. Злость туманила мозг, мешала думать и говорить. Новая, незнакомая ранее реакция на Саи.
* * *
Чтобы его подбодрить, Саи рассказала о рождественской вечеринке.
— Три раза пытались поджечь бренди в столовой ложке…
Джиан, не обращая внимания на ее болтовню, открыл учебник физики. Ох как она глупа! Куда он смотрел?
Она опустила глаза в учебник. Давно они толком не занимались.
— Два тела, одно весом… другое весом… сброшены одновременно с Пизанской башни. За какое время и с какой скоростью они упадут на землю?
— Что-то ты сегодня не в духе, — сказала Саи и зевнула, явно намекая на существование иных, кроме физики, вариантов занятий.
Он сделал вид, что не расслышал.
И тоже зевнул, хотя и не хотел.
Она зевнула снова, со смаком, неторопливо, как хищная кошка.
Он зевнул кратко, смяв и проглотив свой зевок.
Она…
Он…
— Надоела физика? — спросила она, вообразив, что примирение достигнуто.
— Нет. Вовсе нет.
— Почему ж тогда зеваешь?
— ПОТОМУ ЧТО ТЫ НАДОЕЛА! ДО СМЕРТИ НАДОЕЛА!
Молчание.
— Мне неинтересно твое Рождество! Почему ты празднуешь Рождество? Вы хинду, но вы не празднуете Ида или день рождения гуру Нанака, или даже Дурга Пуджа, или Дуссехра, или тибетский Новый год…
Она тоже подумала почему? Не из-за монастыря же ненавистного…
— Вы, как рабы, слепо подражаете Западу, насилуете себя. От вас никакого проку…
— Нет, — отрезала она, пораженная неожиданным взрывом. — Нет, не из-за этого.
— Тогда почему?
— Потому что мне нравится праздновать Рождество. Если мне не нравится отмечать Дивали, я и не отмечаю. Рождество — такой же индийский праздник, как и любой другой.
Он вдруг почувствовал себя блюстителем религиозной чистоты и антигандистом.
— Делай что хочешь, мне плевать, — передернул он плечами. — Показывай всему свету, какая ты ДУ-РА!
Он подчеркнул последнее слово, наблюдая за выражением ее лица.
— Зачем тогда со мной заниматься? Иди домой!
— Да, ты права. Я уйду. Какой смысл с тобой заниматься? Ты способна только имитировать. Не можешь мыслить самостоятельно. Имитатор. Но только те, кому ты подражаешь, на тебя плюют. Ты им не нужна!
